Отношения с дедом у него складывались удивительно гладко и ровно.

Он уважал деда — не без этого — и, может, даже испытывал к нему нежную привязанность, на какую вообще был способен. Прислушивался к его мнению, под его давлением (чтобы тот от него отстал) поступил этим летом в институт, ясен пень, медицинский — типа, династия.

А какой из Паши получится психиатр, когда он на полном серьезе считает, что мир обречен и все психически больны, только самые наивные и бесхитростные уже в дурку попали, а большинство умело маскируется и ждет своего часа, чтобы туда попасть. И зачем их лечить?

Но этими размышлениями Паша с Павлом Петровичем не делился, предполагая, что дед его не поймет. Кроме всего прочего, учеба в институте сама по себе являлась для Павла неплохой отмазкой — профессор фактически содержал внука, и Паше не приходилось думать о деньгах.

Конечно, он не позволял деду полностью контролировать свою жизнь и ко многим требованиям Павла Петровича относился, скажем так, с ироническим сопротивлением, не позволяя себя ломать, но в общем и целом они сосуществовали вполне гармонично.

Итак, в этом году (чем не повод выпить еще шампанского?) он обрел деда, переехал в эту квартиру и встретил женщину своей мечты, которая перевернула всю его жизнь… Да ладно, что там в его жизни и было-то до Барбары? Так, подготовка к недолгому счастью и последующим продолжительным страданиям.

На самом деле психологически Паша был ориентирован на связь со взрослой женщиной. К девочкам-сверстницам он относился весьма прохладно, хотя и чувствовал на себе их пристальное внимание.

А его они не возбуждали. Какие-то они были… пластмассовые. Можно, конечно, попользоваться, но так чтобы заинтересоваться — это нет.

Глупые, пустые и, что хуже всего, совершенно ужасно смеются: верещат, как будто их сто тысяч чертей щекочут. Ни загадки, ни тайны, ни содержания…

Однажды Павел узнал, что первой женщиной поэта Блока стала зрелая дама, подруга его матери. У Паши забилось сердце — вот к чему надо стремиться!

И он стал ждать свою Незнакомку. В шелках и туманах. А вскоре увидел Барбару, которая смеялась красиво и загадочно, как будто видела одного черта и ему обольстительно улыбалась.

Павел взглянул на нее, и все… Свершилось в веках. Любовь как стихия, болезнь, наваждение или даже «случайная смерть». И посыпались звезды из глаз…

Несколько месяцев невозможного счастья и королевской милости, а потом королева его разлюбила, о чем беспощадно, по-монаршему, не преминула сообщить. «Мой мальчик, мы больше не можем быть вместе».

Типа, всем спасибо, все свободны.

А то, что у него в душе как после атомного взрыва — на это ей, конечно, наплевать. Не королевская забота…

Растерянный, да что там — раздавленный, он жалко умолял, кричал, взывал к ней: «Но ты не можешь так со мной поступить, я не верю, что кончилось, исчезло, ведь любовь была! Была! Или?..»

Вместо ответа презрительно и холодно: «Павлик, зачем ты меня мучаешь? И без того хреново…»

«Потому что я тебя люблю!» — а что еще он мог ей ответить?

Кончилось тем, что она запретила ему приходить. А он ничего не мог с собой поделать — бежал к ней как одержимый. Тупость какая-то или наваждение. Но ему необходимо было слышать любимый голос. Чувствовать запах ее духов. Любить ее, ненавидеть, обожествлять и проклинать.

Совсем стало плохо — до умопомрачения, — когда у нее появился любовник, жеманный и напомаженный актеришка, снимающийся в дурных, отстойных сериалах. Павел даже был разочарован: «Ну как она могла прельстится такой дешевкой? А ведь прельстилась! Смотрит на актеришку с бараньим обожанием в глазах, только что слюни не пускает… Дура. Забыть бы тебя, как кошмарный сон, старая идиотка… Но… Не могу — не могу…»

И он снова шел к ней, презирая себя… И плакал, и падал в ноги, и был отвергнут. А потом появилась Зоя. Дальняя родственница из захудалой провинции.

«Солнце! Помоги мне, — капризно сказало божество по имени Барбара. — Я сейчас занята. У меня работа. Есть девочка. Славная, наивная такая. Ей скучно. Займись ею».

Сказала «займись ею» с какой-то особенной интонацией.

И он решил на самом деле «заняться» девочкой. Барбаре назло.

А девочка оказалась чистая Татьяна Ларина, любимая героиня русской классической литературы, такая наивная, прямо до дури… Нелепая. Смешная… Охи-вздохи: «Ах, как красиво — дворцы, ангелы, смотри, как светится шапочка Исаакиевского собора, и Ангел плывет над городом, ах!»

Ох, ах! Надоела!

Да, в итоге она ему надоела. Да еще на кой-то черт влюбилась в него… Глазенками хлопает и смотрит с восторгом, как болонка на хозяина. А его это не трогает.

Вообще-то девчонка, конечно, ничего: фигурка, ножки — модельный стандарт. Ну хоть в чем-то бедняжке повезло. Но какая-то провинциальная, что ли… Лоску нет. Шику нет. Флеру нет. А он, после Барбары, уже знал в этом толк.

Самое паршивое, что эта идиотка Зоя вбила в голову, что его непременно нужно спасать — от несчастной любви, самого себя, простуды и инопланетян. От всего сразу, и неважно, хочет ли он быть спасенным.

Прямо МЧС, а не Зоя. Точно любимая героиня русской литературы! Пушкин, Тургенев, Островский и хрен знает кто еще — в одной девушке.

«Графиня бежала в слезах к пруду топиться». Нелепость какая-то…

Его раздражали Зоина непосредственность и восторженность, он усматривал в этом провинциальность. «Ах, буддистский храм! Павлик, надо непременно ехать в дождь к храму и слушать, как капли барабанят по крыше!»

И ведь не забыла — через несколько дней, в сильный ливень, снова заныла:

«Храм, капли по крыше…»

Да с какой радости в дождь он должен тащиться куда-то в Старую деревню, смотреть буддистский храм?! Спасибо, видели. И в дождь, и в ясную погоду.

Или, скажем, ее бесконечные восторженные восклицания: «Павлик, в Манеже выставка… (очередного непризнанного гения), нам непременно надо пойти!»

Он, не в силах сдержать иронии: «Для чего? В твоей жизни что-то изменится, если ты увидишь эти каки-маляки?»

Она хмурится в ответ и готова расплакаться: «Зачем ты так?»

А недавно предложила в сильный мороз ехать в Кронштадт. При этом за окном, между прочим, минус семнадцать, метель, и все замело снегом.

«Зоя, ты совсем больная?»

«Ну, как ты не понимаешь, Пашенька! Финский залив — белый берег, только ветер и снег! Это чудесно!»

Нет, Пашенька не понимает. Пашенька предпочитает в такую погоду сидеть дома. Чай пить, телик смотреть. А ты, Зоя, Мишу позови, он тоже на всю голову больной… Вот и будет вам ветер и снег на пару.

Кстати, Миша-то и впрямь Зойкиными бреднями проникся и совсем не против с ней по белому берегу гулять.