– Даже такая, как Раиса Максимовна?

Михаил Сергеевич улыбнулся своей открытой, доброй улыбкой. Рассмеялся.

– Какие сны вам нынче снятся?

– Что такое сон? Проваливается человек, и все. Уходит в другую форму своего бытия. Сказочную, невероятную. Сны меня особенно не мучают. Выпью три чашки кофе на ночь и проваливаюсь…

А я подумал: три чашки кофе на ночь! Богатырское здоровье у моего кумира. И его, наверное, хватило бы еще на одну перестройку. Но вряд ли Борис Николаевич позволит, понимаешь…

Кажется, еще не так давно многие из тех, кто не принимал перестройку, посылали проклятия и в адрес Раисы Максимовны Горбачевой. А небезызвестный Егор Кузьмич[14]вкупе с небезызвестным Борисом Николаевичем прямо-таки фанатически боролись с этой модно одевающейся женщиной с сильным, волевым характером. Народ сочинял частушки, «патриотическая» пресса поливала жену генсека почем зря… После отставки мужа, первого президента Советского Союза, Раиса Максимовна стала вести затворническую частную жизнь. Ее предназначение осталось прежним – быть возле любимого человека, дочери, внучки. И вот тут-то заговорили о великой паре человечества – о Михаиле и Раисе Горбачевых. Об их верности друг другу, о вечности их чувств, о том, что счастье мужчины и женщины прежде всего в семейном «вместе».

Март 1998

Однажды в Нью-Йорке, это было летом 1991 года, я был поражен невиданным для Америки зрелищем – гигантской полукилометровой очередью. По советской привычке заняв очередь в хвосте и тогда уж спросив, что дают, я был шокирован: «давали» Раису Горбачеву. Точнее, только что изданную ее книгу «Я надеюсь…». Раиса Максимовна прилетела на презентацию и каждому желающему оставляла автограф. Эта книга посвящена детям, и гонорар за нее был переведен на счет советской ассоциации «Гематологи мира – детям», цель которой – оказание помощи в лечении детей со злокачественными заболеваниями крови. И теперь я думаю: что это – совпадение или предчувствие? Может быть, Раиса Максимовна догадывалась, что успела получить свою роковую дозу облучения в страшных ядерных краях?

Болезнь Раисы Максимовны считается одной из самых тяжелых среди человеческих недугов. За жизнь жены Горбачева боролись крупнейшие медики Германии, ей сочувствовали и помогали письмами, телеграммами тысячи людей. Ну а самый близкий и родной человек не отходил ни на минуту. Ведь он своей Раисе дал клятву верности и вечной любви. Клятве этой Михаил Сергеевич не изменил.

Свои мемуары Раиса Максимовна назвала «Я надеюсь…». Мы тоже по-человечески, по-христиански верили и надеялись, что болезнь отступит. Но 20 сентября 1999 года мир потрясла страшная новость: «Raisa Gorbachova est morte».

«Мы не даем миру заснуть»

Такого в моей журналистской практике еще не случалось: охранник собеседника полтора часа дышал мне в затылок. В Израиле было неспокойно: арабы палили из «катюш», террористы искали новые жертвы, на улицах взрывались бомбы. Наученные горьким опытом спецслужбы страны ревностно оберегали своих отцов-правителей.

Уже более полувека имя Шимона Переса на устах у израильтян. Занимавший ключевые посты в правительстве, дважды побывавший на посту премьер-министра, являющийся руководителем крупнейшей оппозиционной партии, Шимон Перес продолжает влиять на реальную политику не только в своей стране, но и во всем ближневосточном регионе. Он занимает «голубино»-терпеливо-примирительную позицию в отношениях с арабами, чем набирает политические очки у некоторой части населения. Но мне показалось, что любой «электоратный житель» Израиля осведомлен о главном подвиге моего собеседника – создании в Димоне атомного центра, о котором, кстати, официально не принято говорить – как известно, Израиль не обладает ядерным оружием.

Изначальная фамилия Переса – Перский. Он родился в городке Вишнево на нынешней территории Белоруссии.

С Шимоном Пересом

Спустя много лет почетным гостем посетил родные места. Вот почему показалось мне, что этот проживший долгую, насыщенную, драматическую жизнь человек может заинтересованно говорить и о России.

– Господин Перес, выстрел, поразивший Ицхака Рабина, мог поразить и вас. Ведь вы стояли рядом с президентом. Вы боитесь за свою жизнь? В Израиле, как известно, почти всегда неспокойно.

– Убийце хотелось покончить с обоими, начать с Рабина, а потом застрелить меня. Что ж, я предпочитаю умереть без страха.

– Насколько мне известно, вы с юности мечтали стать политиком и даже премьер-министром. Это правда?

– Не уверен. В годы моей юности государства еще не существовало. Я хотел быть просто членом кибуца[15]. Я хотел быть поэтом или архитектором. Я и сегодня пишу стихи.

– Но все-таки жизнь сложилась так, что вы стали политиком. Что такое для вас власть: наркотик, стремление быть первым, искреннее желание помочь своему народу?

– С раннего возраста история захватывала меня, но я постоянно грезил будущим. Ведь историю изменить нельзя. С другой стороны, то, что уже есть, дает предпосылку будущего и по этой причине я мечтал стать архитектором. Ведь архитектор работает на века. Вот почему я отвечу так: меня интересовала не власть сама по себе, а возможность влиять на будущее, то есть творческий процесс.

– К вопросу о поэзии. В одном доме здесь, в Тель-Авиве, мне показали фотографию, на которой изображены вы и поэт Евгений Евтушенко. Это неспроста?

– Евтушенко я люблю больше как человека, а не как поэта. Захватывающая, интересная личность.

– Вы имеете в виду его знаменитое стихотворение «Бабий Яр», в котором впервые в Советском Союзе был поднят еврейский вопрос?

– По тем временам это и впрямь было актом героизма. Евтушенко один из тех, кто написал правду, кто первым прорвался на Запад.

– Вы родились на территории, связанной с Россией. Как вы ощущаете свои корни?

– У всего Израиля есть русские корни, в литературе, в поэзии, в ментальности, в характере людей. Когда я слушаю русские песни, я думаю, как они похожи на наши, еврейские. Когда я читал на иврите «Евгения Онегина», я удивлялся, как сложно было перевести роман. Культурного человека такая аутентичность поражает.

– Да, вся наша культура вышла из русской, и в хорошем, и в плохом. Почему в плохом? Потому что длина речей наших политических деятелей такая, как у русских политиков. У русских, а не у американских. А тема страдания в русской литературе? Здесь, в Израиле, она очень понятна. В идеале ты никогда не можешь быть счастлив, потому что всегда есть печаль и на всем лежит печать страдания.