Как известно, сотрудничество части местного населения с немцами, поддержка «нового порядка» со стороны антисоветских и националистических элементов, активное участие полицейских в борьбе с партизанами и подпольщиками крайне болезненно воспринималось руководством страны и всеми советскими патриотами. Это отношение к стражам «нового порядка» весьма точно выразил в своем выступлении в июне 1943 г. представитель Центрального штаба партизанского движения на Калининском фронте, член Военного совета фронта И. Рыжиков: «Советские люди с презрением относятся к предателям из числа уголовников, кулаков и прочей сволочи, «обиженной»

Советской властью и ставшей на службу врагу в полиции, старостами и т.п., всеми мерами выявляют их, уничтожают сами или помогают уничтожать их партизанам. Значительная часть полицейских, обагрив свои руки кровью партизан и населения, боясь жестокой мести партизан, не идут к ним, но ждут прихода Красной армии, чтобы перейти на ее сторону и сдаться на милость победителей»[317].

Партизаны и подпольщики развернули настоящий террор против граждан, помогавших оккупационному режиму. Руководители народного сопротивления считали делом чести жестоко наказать пособников германского фашизма. Народные мстители часто «карали» не только самих полицейских, но и их родственников, а также граждан того населенного пункта, где располагался гарнизон полиции.

В военное время практически все лица, служившие врагу, удостаивались смерти. Только после войны бывшие сотрудники полиции (в случае если они не совершили военных преступлений) могли рассчитывать на наказание в виде лишения свободы, а впоследствии — на амнистию.

Правовую базу для расправы над сотрудниками полиции (и другими пособниками оккупантов) составлял изданный 19 апреля 1943 г. Указ Президиума Верховного Совета СССР «О мерах наказания для немецко-фашистских злодеев, виновных в убийствах и истязаниях советского гражданского населения и пленных красноармейцев, для шпионов, изменников Родины из числа советских граждан и для их пособников». Этот закон предусматривал в качестве основного наказания смертную казнь через повешение, дабы «такими мероприятиями наглядно удовлетворялось справедливое чувство мести со стороны населения к немецко-фашистским злодеям и их прислужникам»[318]. В соответствии с Указом, принимать эту чрезвычайную меру могли только специально учреждаемые военно-полевые суды, которые действовали при дивизиях и корпусах Красной армии. В состав этих судов входили председатель военного трибунала, начальники политотделов и отделов контрразведки «Смерш». Утверждались приговоры командирами соединений.

Надо сказать, что привлечение коллаборационистов к суду практиковалось и до этого. Например, согласно донесению начальника политотдела 1-й гвардейской стрелковой дивизии старшего батальонного комиссара М.Ф. Моисеева, составленного после операции по разгрому гарнизона в селе Варваровка Волчанского района (Курская область), в начале 1942 г. «решением военного трибунала приговорен к расстрелу изменник Родины — Федощенко. Последний дезертировал из Красной армии, перешел на службу к врагу. Последнее время он являлся полицейским по охране старосты села Варваровка. Федощенко дважды принимал участие в боях против наших частей. В одном из боев он уничтожил 2 красноармейцев, с одного раненного стащил сапоги»[319].

Военно-полевые суды должны были рассматривать дела непосредственно после освобождения оккупированной территории. К примеру, в сентябре 1943 г. военно-полевой суд 18-й гвардейской стрелковой дивизии рассмотрел дело бывшего начальника полиции Супрягинской волости Почепского района Николая Конохова. Суд установил, что «подсудимый Конохов в период временной оккупации немецкими войсками Орловской области активно помогал немецким властям в выявлении советских активистов и партизан. В конце 1941 г. по доносу Конохова в гестапо были расстреляны коммунисты Сашенко Василий, Молчанов Иван, Тризна Макар и Трипутин. Войдя в доверие к немецким властям, в 1942 году Конохов был назначен становым приставом, в должности которого работал в течение двух месяцев, после чего в январе 1943 года был повышен в должности и назначен начальником полиции Супрягинской волости... Конохов учинял над мирным населением насильственные действия и грабил его». В итоге, Конохов былприговорен к смертной казни через повешение с конфискацией всего имущества.

Впрочем, очень часто гитлеровских прислужников возмездие настигало во внесудебном порядке. В первую очередь — со стороны партизан. Так, бывший брянский партизан И. Ильиных вспоминает: «В поселке Новый Быт жил полицейский Анатолий Быков, славившийся особой жестокостью и преданностью оккупантам. Подпольщики Унечи еще до ухода в партизаны вынесли предателю смертный приговор, но не успели привести его в исполнение. И вот Мосин попросил у лейтенанта Дьяченко разрешения пойти и казнить фашистского холуя. Дьяченко дал ему в помощь Николая Жирова и Алексея Зуйкова. В дождливую темную ночь они постучали в дверь дома полицейского. На вопрос «Кто?» Жиров ответил «Откройте, из СД!» Дверь открылась... перед партизанами была жена предателя. Жиров сказал, что ее муж срочно нужен для акции против «большевистской заразы». И жена поверила, привела притаившегося холуя... В ту же ночь ребята покарали второго предателя, проживавшего в поселке Красная Заря, по доносу которого гестаповцы расстреляли нескольких советских патриотов»[320].

Нередко советские патриоты допускали в ходе актов мести настоящие зверства. К примеру, разгромив зимой 1943 г. немецко-полицейский гарнизон в одной из деревень Долосчанского сельсовета (Калининская область), партизаны захватили в плен большую группу германских солдат и полицейских. Немцев расстреляли сразу, а полицейских решили наказать особым образом. На трофейных санях, с запряженными в них лошадьми партизаны поставили П-образные виселицы, на которых повесили пленных полицейских. Для того чтобы вызвать ужас у других стражей порядка, в рот повешенным были засунуты их отрезанные половые органы. Обоз с виселицами бешено ворвался в поселок Идрица, повергнув оккупантов и местное население в шок[321].