Недавно они с другом (бывший полковник и тоже ветеран войны) ездили в Москву. Надели по этому случаю праздничные пиджаки с орденскими колодками. За день устали от шумной столицы и, когда пришли на Ленинградский вокзал, захотелось где-нибудь присесть до прихода поезда. Свободных мест не оказалось, тогда они зашли в пустующий зал, где были буфет и мягкие кресла. К ним тут же подскочила девушка, разносившая по залу напитки, и грубо показала на выход: “Сюда вам нельзя. Здесь бизнес-зал!”. Дальше цитата из письма: “Я ей сгоряча ответил: “Значит, это для воров и спекулянтов, а нам нельзя? Как когда-то в Америке: вход неграм и собакам воспрещается”. О чем было еще говорить, когда все ясно. Мы повернулись и ушли. Но я успел заметить, как несколько этих так называемых бизнесменов, а попросту – жуликов, там гоготали, жрали, пили… Забыто уже, что мы тут кровь проливали… Все отобрали у нас эти сволочи чубайсы, вексельберги, грефы… Деньги, честь. И прошлое, и настоящее. Все! А теперь бреют в солдаты наших внуков, чтобы защищать их миллиарды. Вот я хочу спросить: за что мы воевали? Сидели в траншеях – осенью по колено в воде, зимой в лютые морозы – по колено в снегу, месяцами не снимали одежду и не спали по-людски. Так было под Калинином, Яхромой, под Москвой… Там мы не делились на богатых и бедных…”

Можно, конечно, сказать, что не прав ветеран – не все бизнесмены “воры и спекулянты”. Но посмотрим его глазами на нашу посткоммунистическую страну… На высокомерие новых хозяев жизни, на их брезгливость к “людям вчерашнего дня”, от которых, как пишут в гламурных журналах, исходит “запах бедности”. Так, по мнению авторов этих изданий, пахнут торжественные собрания в больших залах в день Победы, куда раз в год приглашают ветеранов и говорят в их честь лицемерные хвалебные речи. А на самом деле они сегодня никому не нужны. Наивны их мысли о справедливости. И их преданность советскому образу жизни…

В начале своего президентства Ельцин клялся, что ляжет на рельсы, если допустит снижение уровня жизни народа. Уровень этот не просто снизился, а упал, можно сказать, в пропасть. Однако Ельцин на рельсы не лег. А лег под поезд в знак протеста осенью 1992-го старый солдат Тимерян Зинатов…»

Сайт газеты «Правда». 1997 г.

За поминальным столом

По нашему обычаю: мертвые в землю – живые за стол. Собралось много людей, некоторые приехали издалека: из Москвы, Киева, Смоленска… Все с орденами и медалями, как в День Победы. О смерти говорили – как о жизни.

– За погибшего нашего товарища! Горький глоток. (Все встают.)

– Земля ему пухом…

– Эх, Тимерян… Тимерян Хабулович… Обида у него была. Все мы крепко обижены. Привыкли к социализму. К советской Родине – СССР. А живем теперь в разных странах, при другом строе. Под другими флагами. Не под нашим победным красным флагом… Я убежал на фронт в семнадцать лет…

– Наши внуки Великую Отечественную проиграли бы. Нет у них идеи, нет у них большой мечты.

– Они другие книжки читают и смотрят другие фильмы.

– Рассказываешь… а им это уже как сказка… Задают вопросы: «Зачем бойцы погибали, спасая полковое знамя? Можно было сшить новое». Воевали, убивали – а за кого? За Сталина? Да за тебя, дурак!

– Надо было сдаться, вылизать сапоги немчуре…

– Принесли похоронку на отца, и я сразу попросился на фронт.

– Разворовывают советскую нашу Родину… продают… Если бы мы знали, что так получится, еще подумали бы…

– Мама умерла в войну, а папа еще раньше умер от туберкулеза. С пятнадцати лет я пошла работать. На заводе давали полбуханки хлеба в день и больше ничего, целлюлоза, клей в том хлебе. Один раз упала в голодный обморок… другой… Пошла в военкомат: «Не дайте умереть. Отправьте на фронт». Просьбу удовлетворили. У тех, кто уезжал, и у тех, кто провожал, глаза были сумасшедшие! Набилась полная теплушка девчат. Пели: «Девушки, война дошла аж до Урала, / Ах, девушки, что молодость пропала?». На станциях цвела сирень… одни девчонки смеялись, а другие плакали…

– Все мы были за перестройку. За Горбачева. Но не за то, что из этого получилось…

– Горбач – агент…

– Я не понимал, что Горбачев говорил… какие-то непонятные слова, я никогда раньше их не слышал… Что за конфетку он нам обещал? Но слушать мне нравилось… Только слабак он оказался, без боя сдал ядерный чемоданчик. Нашу коммунистическую партию…

– Русскому человеку нужна такая идея, от которой мороз по коже и мурашки по позвоночнику.

– Мы были великой страной…

– За нашу Родину! За Победу! До дна! (Чокаются.)

– Теперь звезды на памятниках… А я вспоминаю, как мы наших ребят хоронили… Сверху в яму чего попало набросаем, песком присыпем, и тут же команда: вперед – вперед! Побежали дальше. Новый бой. И опять полная яма. Отступали и наступали от ямы к яме. Привезут подкрепление, через два-три дня это уже трупы. Считанные люди оставались. Счастливчики! К концу сорок третьего года мы уже научились воевать. Уже правильно воевали. Стало меньше людей погибать… Тогда у меня появились друзья…

– Всю войну на передовой, и ни одной царапины, ничего! А я – атеист. До Берлина дошел… увидел логово зверя…

– Шли в бой с одной винтовкой на четверых. Первого убьют, второй винтовку подхватывает, второго – следующий… А у немцев новенькие автоматы.

– Вначале немцы были высокомерные. Они уже покорили Европу. Вошли в Париж. За два месяца планировали решить вопрос с СССР. Если они раненые попадали к нам в плен, то плевали в лицо нашим сестричкам. Срывали бинты. Кричали «Хайль Гитлер!». А в конце войны уже: «Русский, не стреляй! Гитлер капут!».

– Больше всего я боялся позорно умереть. Если кто струсил, побежал – командир на месте расстреливал… Это было обычным делом…

– Ну как сказать… Воспитывали нас по-сталински: воевать будем на чужой территории, и «…от тайги до британских морей / Красная армия всех сильней…». Пощады врагу не будет! Первые дни войны… Вспоминаю как сплошной кошмар… Попали в окружение… У всех один вопрос: в чем дело? Где Сталин? Ни одного нашего самолета в небе… Закопали свои партийные и комсомольские билеты и бродили по лесным дорогам… Ладно, хватит… Вам не стоит про это писать… (Отодвигает от себя диктофон.) Немцы агитировали, динамики у них работали круглосуточно: «Русский Иван, сдавайся! Немецкая армия гарантирует тебе жизнь и хлеб». Я готов был застрелиться. А если нечем! Нечем! Патронов нет… Солдатики… нам по восемнадцать-девятнадцать лет… Командиры вешались повально. Кто на ремне, кто… по-всякому… Висели на соснах… Конец света, твою мать!

– Родина или смерть!

– У Сталина был план – семьи сдавшихся в плен ссылать в Сибирь. Три с половиной миллиона пленных! Всех не сошлешь! Усатый людоед!

– Сорок первый проклятый год…

– Говори все… теперь можно…

– Привычки такой нет…

– Мы и на фронте боялись друг с другом откровенничать. Людей сажали до войны… и в войну сажали… Моя мать работала на хлебозаводе, там была проверка, и у нее в перчатках нашли крошки хлеба, а это уже было вредительство. Дали десять лет тюрьмы. Я на фронте, отец на фронте, малые брат и сестра остались с бабушкой, они просили ее: «Бабуля, ты не умирай раньше, чем папа и Сашка (это я) с войны вернутся». Отец пропал без вести.