Ему на запястье легла рука Акисы.

– Не слишком ли близко к краю ты встал?

Али встрепенулся, стряхнув с себя забытье. Он стоял, вцепившись в рейки фальшборта и оторвав одну ногу от палубы. Он не помнил, как подошел так близко. Жужжание в ушах прекратилось.

– Я… ты это слышала? – спросил он.

– Слышу только, как Любайда выворачивает наизнанку, – сказала Акиса, оттопыренным большим пальцем ткнув в сторону их товарища, которого сильно рвало за борт парома.

Али снова задрожал и потер руки. Ему показалось, будто что-то мокрое и тяжелое прилипло к коже.

– Странно, – пробормотал он.

На шатких ногах к ним подошел Любайд. Он был бледен как полотно.

– Сил моих больше нет здесь находиться, – сообщил он. – С каких это пор джинны путешествуют по воде? Мы огненные создания, ради всего святого!

Али посмотрел на него с сочувствием.

– Мы почти на месте, друг мой. Завеса спадет с минуты на минуту.

– Ты уже решил, что будешь делать, когда мы войдем в город? – поинтересовалась Акиса.

– Нет…

За время своего путешествия из Ам-Гезиры Али неоднократно отправлял в Дэвабад письма с предложением отправить к нему навстречу купцов Аяанле, чтобы те встретили караван на подступах к столице. Он даже предлагал просто оставить товар на пляже у городских ворот. На каждое письмо он получал один и тот же ответ, написанный каждый раз новым писцом: «С нетерпением дожидаемся твоего возвращения».

– Полагаю, поживем – увидим, какой нам окажут прием.

Снова воцарилась тишина. На этот раз все трое застыли в неподвижности. В ноздри ударил запах дыма, кожу знакомо защекотало – они прошли завесу.

И вот уже над ними поднимался Дэвабад.

Они были в такой близи от города, что их паром казался комариком рядом со львом. Самый густой туман не мог спрятать этих блестящих, исполинских стен. Латунная громадина заслоняла собой небо. Из-за стен виднелись стеклянные верхушки минаретов и изящно парящие ступы, старинные зиккураты из глиняного кирпича и храмы в разноцветных изразцах. И вечно бдящим хранителем над всем этим величаво, как и подобает истинному символу Ам-Гезиры, стояла аскетичная башня с окнами-бойницами – Цитадель.

Любайд охнул.

– Это и есть твой Дэвабад? Здесь ты жил?

– Здесь я жил, – негромким эхом отозвался Али.

Вид родного города произвел на него такой же эффект, как если бы кто-то залез к нему в грудную клетку и вынул оттуда сердце. Когда паром подходил к берегу, он обратил внимание на лица Нахид, увековеченных в виде статуй на латунных стенах города. Их неприступные металлические взгляды казались чем-то не от мира сего. Как будто скучающим взглядом они наблюдали за возвращением блудного принца пескоплавов, которое им, повидавшим многое на своем веку, наверняка казалось не стоящим и минуты внимания. Хотя Совет Нахид свергли уже немало столетий тому назад, никто не решался выворотить их памятники из городских стен. По официальной версии, Кахтани просто не придавали этому значения, так уверены они были в завтрашнем дне и непоколебимости своих позиций, и потому не считали нужным уничтожать памятники покоренным Нахидам.

Но, как это часто случается в Дэвабаде, правда оказалась несколько сложнее. Снять статуи оказалось невозможно. Сколько они ни бились. Как только зодчие получили приказ от Зейди и замахнулись зубилами на изваяния, они стали стремительно покрываться зловонными нарывами, которые, лопаясь, начали гноить латунью, не прекращая, пока от жертвы не остались лишь присыпанные пеплом кости и лужицы остывающего металла.

С тех пор попыток снести статуи не предпринимали.

На причале было тихо и пусто, если не считать двух грузовых доу и сахрейнского песчаного корабля. Все здесь пришло в еще больший упадок, чем помнил Али. Но даже разруха подчеркивала величие города. Как будто он ступил во всеми давно забытый рай, отдельный мир, сотворенный существами, которых он почти не понимал.

– Господь, помилуй… – прошептал Любайд, когда они миновали статую воителя, один лук у которого вдвое превосходил Али по росту. Лицо статуи было ему слишком хорошо знакомо, и в животе у Али как будто что-то перевернулось. – Вот уж не думал, что когда-нибудь увижу подобное.

– А я думала, – проворчала Акиса невесело. – Только я-то надеялась, что, когда это произойдет, за плечами у нас будет войско.

В голове у Али глухо застучало.

– Здесь нельзя разбрасываться такими выражениями, – предостерег он. – Даже в шутку. В Дэвабаде, если тебя услышат…

Акиса фыркнула, поглаживая рукоятку ханджара.

– Я не боюсь, – сказала она и бросила на Али выразительный взгляд. – Видела я, как их будущий каид пытался выжить в пустыне.

Али обиженно взглянул на нее в ответ.

Любайд закряхтел.

– Давайте отложим кровопролитие хотя бы на несколько дней. Я не для того переплыл проклятое озеро на большом деревянном корыте, чтобы меня здесь обезглавили за государственную измену прежде, чем я успею отведать яств с королевского стола.

– За измену не обезглавливают, – буркнул под нос Али.

– Какая же у вас казнь за измену?

– Изменников бросают на растерзание каркаданну.

Любайд побледнел – и Али не сомневался, что на сей раз морская болезнь ни при чем.

– Ага, – выдавил тот. – А у тебя изобретательные родственники.

Али снова повернулся к латунным стенам.

– Отец не прощает предательства, – сказал он и провел пальцем по шраму на шее. – Уж мне поверьте.

Верблюдов и часть товара они оставили в караван-сарае сразу за городскими воротами. Пока Любайд ласково нашептывал что-то животным, к которым за время пути успел привязаться, Акиса и Али нетерпеливо его дожидались. Али был готов даже к тому, что их арестуют сразу после того, как они высадятся на берег, однако, к его немалому удивлению, никто их даже не встретил. Не зная, как поступить дальше, он велел навьючить двух верблюдов самым ценным из каравана Аяанле: сундуками необработанного золота, ларцами изысканных драгоценностей и ящиками редких книг для королевской библиотеки, куда он уже не раз слазил по дороге сюда.

Закрепив поклажу, они выдвинулись во дворец. Перед отправлением Али решил прикрыть лицо, обмотав его гутрой. Сами по себе смешанные аяанле-гезирские черты внешности были не такой уж редкостью в космополитичном Дэвабаде, но если принять во внимание еще и его зульфикар, с тем же успехом можно было кричать о своем возвращении с городских крыш.

На Большом базаре царило буйство красок и суета. Тут было не протолкнуться среди торгующихся покупателей, глазеющих по сторонам туристов и волшебных тварей всех мастей. От какофонии перебранок на дюжине разных диалектов закладывало уши, а запахи шафитского пота, джиннского дыма, горячих сладостей, зачарованных духов и бочек с пряностями одурманили Али ностальгией. Уворачиваясь от птенца симурга, отрыгнувшего струю зеленоватого пламени, он нечаянно наступил на ногу женщине-сахрейнке в плаще из змеиной кожи, которая покрыла его такими отборными ругательствами, что вышло даже немного поэтично.