Да, это счастье… Счастье защищать свою Родину, бить ненавистного врага, рвущегося по собственным трупам к Москве, счастье подрывать и поджигать их хваленые танки, счастье видеть спину бегущих от тебя фашистов – все это распирало Сашкину грудь…

Поврежденная в бою рука не болела так, как беспокоило растревоженное сердце. Митя сейчас в самом пекле. Сашка слышал последние донесения: под Шубинкой творится что-то страшное. И какой же нелепостью выглядят сейчас какие-то там споры-уговоры. Ну, и пусть Митя обманул его, Сашка стерпит, время все расставит по местам. «Выросли в одной песочнице» – это Митя про них с Машей. Ну и ладно. Лишь бы живы остались. Лишь бы только остались живы…

Нет, не уснуть. Сашка попробовал перевернуться на другой бок. Деревянная стенка окопа с бесчисленными черными глазками от пуль и осколков уже напиталась человеческим теплом и больше не казалась неудобной и жесткой. Мысли лезли в голову беспорядочной гурьбой. Он то вдруг видел себя дежурным в детдомовской столовой, то в который уже раз с замирающим сердцем ждал, когда в медсанчасти они окажутся с Машей вдвоем. «А ведь у каждого сейчас свои думки, – рассудительно представлял Сашка, вглядываясь в посерьезневшие, измученные лица товарищей, – каждый сейчас вытаскивает на свет самые заветные мысли, ищет, чем подкрепиться, к чему подладиться…»

Неожиданно предрассветную тишину прорезал крик караульного: «А ну, стой, кто идет!» Прозвучал он так явно, как будто боец сидел в соседней ячейке. На самом деле – Сашка точно знал это – позиция караульного располагалась далеко впереди. «Вот ведь, тишина-то какая!»

Дремоту как рукой сняло. Курсанты зашевелились и, понимая, что отпугнутый сон уже не приманить, один за другим полезли на бруствер. Любопытство брало верх над усталостью.

Пошевелив затекшей забинтованной рукой, Сашка зябко передернул плечами и тоже высунулся наружу. Он не сразу разглядел в мутном мареве приближающуюся одинокую фигуру. Только после того, как караульный во второй раз окликнул незнакомца, Сашка как будто узнал его:

– Митя… Ребята, это же Митька Шемякин! Митя!

Не заметив, как в порыве радости он больно оттолкнулся раненой рукой от края окопа, Сашка выскочил за бруствер и бегом помчался навстречу Мите.

Да, это был он. Сашка понимал это и одновременно не узнавал друга. От прежнего Мити осталась только походка – широкая, с легким раскачиванием из стороны в сторону… Все остальное в этом облике сильно смущало опешившего Сашку.

Он подскочил вплотную и все сразу понял. Кроме знакомой походки были еще глаза – немного испуганные, такие же колючие, как и раньше. Такими глазами Митя сверлил Сашку на гауптвахте, когда Лавров предлагал им бежать… Остальное было чужим и незнакомым: разодранная, побуревшая от крови гимнастерка, такие же штаны и черные закопченные руки со скрюченными от мороза пальцами. Такого же цвета было и лицо Мити, только белки глаз выдавали в нем живое существо: словно две горящие в ночи фары.

Митя еле держался на ногах. А когда Сашка подхватил его под руки, Шемякин разрешил себе окончательно потерять силы. Подоспевшие бойцы помогли дотащить Митю до ближайшего окопа.

Сашку вдруг начали душить слезы. Этого еще не хватало! Да еще при людях! Зачем? Но удержать рвущийся наружу порыв было уже невозможно.

– Митя, как же так? Ты ранен? Смотри, ведь весь в крови!

– Все нормально, – скрипучим, не своим голосом отозвался Шемякин. – Я целый… а это, – он провел своей страшной рукой по животу, – кровь Славика. Только ты никому… Матери тоже. Он так просил. Сама потом узнает. Они нас там огнем… А у нас снаряды кончились. Носов, лейтенант, мы с ним вдвоем оставались… Не знаю, что с ним, наверное, убило. А меня взрывом…

– Санитаров сюда! – крикнул кто-то.

Сашка снял шинель и укрыл впавшего в забытье товарища.

Митя был еще одним выжившим, вместе с ранеными бойцами и обожженным политруком Филипповым, кому удалось вырваться из огненного ада Большой Шубинки. Еще одним и последним.

Вот оно какое – солдатское счастье.

* * *

Несмотря на строгий запрет военврача Никитиной, Яхин все-таки убежал из госпиталя. А чего зря валяться, место занимать? Тяжелых повреждений нет, а контузия пройдет рано или поздно. Ну да, шумит в голове, кружится, но ведь руки-ноги действуют, немца бить можно, а что еще солдату надо?

Да и какое это теперь имеет значение, если самое страшное уже случилось: Люси больше нет. В тот вечер вездесущая Карповна поила его травами и пыталась утаить что-то такое, что касается именно его, Раиля. В какую-то минуту он почти случайно заметил, как у Карповны повлажнели глаза, и сразу же все понял. Он не стал кричать, не кинулся выспрашивать подробности, он просто замолчал и, стиснув зубы, откинулся на подушку. Карповна бросила на него сочувственный взгляд и тоже замолчала. Слова им были больше не нужны.

До утра он еще мысленно метался, пытаясь убедить себя, что ошибся, Люся жива и скоро придет к нему, что все это – его больная голова, его контузия. Насторожила небрежная фраза в разговоре солдат-санитаров: «Так она же это… выбыла… еще позавчера…»

Значит, правда. Нет больше Люси. Яхин твердо решил сбежать из госпиталя. Он хотел поскорее кинуться в самое пекло, чтобы забыться, унять жгучую сердечную боль, отомстить за такую нелепую и несвоевременную смерть.

Улучив момент, когда поблизости не было ни медсестер, ни врачей, Яхин прямо как был, в казенном белье, выскользнул из палатки, свернул за угол и уперся в натянутую веревку, на которой сушилось солдатское белье. Он стащил свою гимнастерку с веревки, оглянулся – нет, никто его не видел. Где-то вдалеке слышались гулкие удары молота – в расположенной неподалеку от госпиталя мастерской чинили орудие.

Яхин с трудом расправил заледеневшую на ветру одежду, кое-как напялил чью-то прожженную шинель и быстрым шагом поспешил в ближайший лесок. Он знал, что за этот побег ему не попадет от начальства. А даже если и попадет… Ведь лучше любых лекарств ему сейчас поможет месть фашистам. Только кровь врага сможет загасить опаленную горем душу солдата.

Он добрался до своих быстрее, чем ожидал. К обеду он вышел на позицию артиллеристов капитана Андропова. Выслушав сбивчивый доклад недолечившегося курсанта, капитан только посмотрел ему в глаза, словно желал убедиться, что тот не врет, и махнул рукой: «Ступайте к старшине. Пусть поставит на довольствие». Примерно так Яхин и представлял свое возвращение в строй.

Сидя в окопной ячейке и сжимая в замерзших руках полированное цевье винтовки, он мысленно заклинал фашистов сунуться в атаку именно здесь, перед их высотой. Чтобы скорее начать расстреливать этих нелюдей, приговаривая их к казни за смерть Люси, за собственные раны и лишения. Скорей бы!

Его отвлек приближающийся шум. Раиль выглянул в проход: по траншее, пригнувшись, пробирались двое и громко переговаривались между собой. В одном Яхин узнал капитана Андропова. Второй – минер курсант Гурвич – держал в руках подрывную машинку, следом за ним тянулся провод.