Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Билл Хьюстон удовлетворённо смаковал пиво, но с определённого момента оно перестало лезть ему в горло. Эта забегаловка, по всей видимости, стояла фасадом к западу, потому что через открытую дверь помещение заливало светом жгучее солнце.
Кондиционер тут отсутствовал, но в заведениях, в которых он пил, это было делом привычным. Кабак как кабак, что уж тут.
Он вернулся из туалета, а Кинни всё допытывался у пляжного босяка:
– Так что ты там натворил-то? Ну-ка признавайся как на духу!
– Ничего. Да забей ты.
Билл Хьюстон сел и сказал:
– Ничего против вас, парни, не имею. Только есть у меня младший братишка – так вот он хочет пойти в морпехи.
Бывший морпех был уже пьян.
– Ну это всё фигня. Вот я-то всякого навидался.
– Говорит, дескать, сделал там чего-то с какой-то бабой, – объяснил Кинни.
– Где? – не понял Хьюстон.
– Да во Вьетнаме, чтоб его, – сказал Кинни. – Ты чем слушаешь-то?
– Я-то всякого навидался, – повторил парень. – Там как оно всё было-то: они, значит, бабу эту держали, а этот чувак взял да пилотку-то ей и вырезал. И вот такая хуйня там всю дорогу творится.
– Твою ж душу! Без балды?
– Да я и сам такое делал.
– Так это ты делал?
– Ну я ж там был.
Хьюстон сказал:
– То есть ты прям реально… – повторить за бывшим морпехом не поворачивался язык, – реально это сделал?
Кинни сказал:
– Ты пилотку у какой-то сучки вырезал?
– Ну я прямо там был, когда всё случилось. Совсем рядом, прям вот в той же – ну, это, почти в той же деревне.
– Это были твои ребята? Твоё подразделение? Кто-то из твоего взвода?
– Не, не наши. Это какие-то парни из Кореи, корейское подразделение какое-то. Эти засранцы ваще без тормозов.
– Так, теперь заткнись нахер, – велел Кинни, – и выкладывай нам, что ты натворил.
– Ну, там ваще много всякой нездоровой хуйни происходит, – ответил парень.
– Да ты балабол. В морской пехоте США никогда такого не допустили бы. Ё-моё, какой же ты балабол.
Парень вскинул руки, как арестант:
– Эй, ну ты чё, чувак, – заради чего такой кипиш?
– Просто скажи мне, что ты резал живую бабу, тогда признаю, что ты не балабол.
Бармен крикнул:
– Эй ты! Я с тобой уже говорил! На проблемы нарываешься? По морде захотелось?
Это был крупный толстый гаваец без рубашки.
– Вот это как раз и есть моук, – пояснил их собутыльник, когда бармен швырнул на пол тряпку и подошёл к ним.
– Я ж тебе сказал отсюда выметаться.
– Так то вчера.
– Я говорил тебе выметаться отсюда с этим твоим гнилым базаром. Это значит, что я не хочу тебя здесь видеть – ни вчера, ни сегодня, ни завтра.
– Э, я ж тут с пивом сижу.
– Забирай с собой, мне насрать.
Кинни встал:
– Давайте-ка съебём по-хорошему из этого сраного шалмана. – Он сунул руку за пазуху и потянулся к ремню.
– Так, если ты там за волыной полез, так ты у меня сядешь, если я тебя сразу не прикончу.
– Меня в жаркий день выбесить легче лёгкого.
– Катитесь отсюда, вы трое.
– Ты нарываешься или как?
Молодой босяк разразился безумным смехом и отскочил к двери, покачивая руками, будто обезьяна.
Хьюстон тоже поспешил к выходу, бормоча: «Давай, давай, давай!» Он ничуть не сомневался, что и впрямь заметил у Кинни за поясом рукоять пистолета.
– Видите – вот это и есть моук, – сказал босяк. – Они всегда такие все из себя чёткие да дерзкие. А как возьмешь над ними верх, так сразу нюни распустят, как младенцы.
Они взяли по бутылке вина «Мэд-Дог 20/20» на брата у бакалейщика, который, правда, потребовал у них купить на закуску три буханки белого хлеба «Вандербред», но сделка всё равно получилась выгодная. Немного хлеба съели, а остаток швырнули паре собак. Вскоре они вышли, пьяные, окружённые стаей голодных дворняг, к ослепительно-белой полосе песка, о который разбивала синие пенистые волны чёрная морская вода.
Какой-то человек остановил рядом с ними автомобиль – белый, официального вида «Форд Гэлакси» – и опустил оконное стекло. Это был адмирал в форме.
– Ну что, орлы, я гляжу, вы тут отрываетесь не по-детски?
– Так точно, сэр! – гаркнул Кинни и отсалютовал, приложив средний палец к брови.
– От души надеюсь, что так и есть, – сказал адмирал. – Потому что тяжёлые времена наступают для мудачья вроде вас. – Он захлопнул окно и укатил.
Остаток дня они провели, попивая вино на пляже. Кинни привалился спиной к пальмовому стволу. Босяк распластался на спине, а бутылка держалась в равновесии у него на груди.
Хьюстон снял туфли и носки, чтобы чувствовать, как песок образует холмики под выемками ступней. Ощутил, как сердце воспаряет ввысь. В этот миг он понял, что значит фраза про «тропический рай».
Он сказал товарищам:
– Я вот что думаю, в смысле, насчёт этих моуков. По-моему, они в родстве с индейцами, которые живут вокруг моего родного города. И не только с индейцами, но ещё и с индийцами – ну, которые из Индии, – да и вообще со всеми другими людьми такого пошиба, которые приходят на ум, у которых в крови есть что-то восточное, и вот почему, по-моему, по факту все люди на этой земле чем-то да похожи. И вот поэтому-то я и против войны… – помахал он своим «Мэд-Догом». – Вот поэтому-то я и пацифист.
Было чудесно стоять на пляже перед такой аудиторией, жестикулировать полугаллонной бутылкой вина и нести несусветную чушь.
Впрочем, Кинни вытворял нечто возмутительное. С осовелым выражением на лице он наклонил свою бутылку над блестящими чёрными туфлями и наблюдал, как вино капает на носки. Бросил несколько щепоток песка в направлении босяка, посыпал ему на грудь, на лицо, на рот. Тот смахнул песок и притворился, будто не понимает, откуда это на него вдруг посыпалось.
Кинни предложил завалиться всей компанией домой к какому-то своему приятелю.
– Познакомить тебя хочу с этим парнем, – сказал он босяку, – а там уже и с балабольством твоим разберёмся.
– Договорились, хуеплёт, – ответил босяк.
Кинни сжал большой и указательный палец.
– Вот в такие клещи тебя зажмём, не отвертишься, – пригрозил он.
Они направились через пляж, чтобы найти дом приятеля Кинни. Хьюстон света белого не видел, ступая босиком по раскалённому песку, а потом – и по чёрному асфальту.
– Где штиблеты свои оставил, ты, долбодятел?
Свои белые носки Хьюстон нёс в карманах джинсов, а вот туфли куда-то исчезли.
Он остановился приобрести в