Пока я кипятил, то попросил амазонок включить какую-нибудь музыку. Сделать это вызвалась Оксана. После девяноста секунд зубодробительной европейской попсы мои мозги почувствовали себя, как после электросудорожной терапии. Я положил ложку и поставил другую музыку, более подходящую для аккуратной работы со взрывоопасными химикатами. В данном случае это оказался «Литл Герл Блю», первый альбом Нины Симон.

— Вы старый! — сказала Оксана.

— Нет, здорово, — сказала Галина, слушая музыку. — У нее в голосе столько… личного.

— Совершенно верно, — сказал я. — Не принесешь вон те ботинки?

— Зачем вам ботинки? — спросила Галина. — Такие скучные?

— Потому что я не собираюсь делать то, что начал, в тех, которые хочу сохранить в целости.

Я достал из коробки черные «окфорды» и оглядел каблук. Твердая резина. Идеально. Она должна была выдержать хорошую нагрузку, чтобы я мог спокойно ходить, но не быть слишком упругой, чтобы исполнить свою роль в нужный момент. Взяв кусок мелкой наждачной шкурки, я слегка содрал лак. В конце концов, любой, кто хоть немного меня знает, заподозрит неладное, увидев меня в сверкающих ботинках или, да простит меня Всевышний, при галстуке. В любом из мест, где я обычно бываю, увидев на мне галстук, меня бы сочли за самозванца.

К тому времени, когда я закончил остальные приготовления, в колонках тихонько шелестел «Сентрал Парк-Блюз», а амазонки сдались и отправились в кровать. Закончив уборку, я аккуратно расставил все сушиться и отвердевать, а потом соорудил себе хорошенький коктейль. Учитывая то, что я не устроил в квартире Каз пожара и остался с целыми пальцами после всех своих химических опытов, я счел это заслуженным. Оставив включенной вытяжку, чтобы ликвидировать все запахи, поскольку в квартире не было окон, я пошел в ванную. Закрыв дверь и сняв наручные часы, я начал тренироваться с «молнией», открывая ее, заходя внутрь и возвращаясь, чтобы выяснить разницу между субъективным временем внутри и объективным временем в реальном мире. Потому что очень скоро мне понадобится достаточно точно оценивать, сколько времени прошло в реальном мире, пока я буду Снаружи.

Дожди кончились, и я вышел на внутренний двор, позвякивая льдом в бокале и пытаясь не думать о первой ночи, когда я был здесь с Каз, чтобы не было очень больно. Иногда мне казалось, что лучше было бы, если бы один из нас умер, или оба сразу, поскольку тогда, по крайней мере, пришел бы хоть какой-то конец всему этому. Вместо этого мы оказались в небытии, Каз — в буквальном смысле, я — в переносном, хотя я и провел некоторое время в ее мире. Хотя я и понимал, что все, что я делаю, — единственный шанс попытаться вернуть ее, иногда у меня заканчивалось терпение — хотелось орать, бить кулаками и делать прочие глупости, пока кто-нибудь не щелкнет меня шокером и не увезет в палату для буйных в Атаскадеро. Но это, напомнил я себе, не принесет Каз никакой пользы.

Получила ли она вообще мое послание? Почему она не прислала ответ? Может, замораживая и мучая низзика, я что-то сделал не так? Откуда мне знать? Летающие сопледемоны не комплектуются инструкцией по эксплуатации.

Надо мной что-то прожужжало, и я резко вскинул голову. Сердце заколотилось. Но это была всего лишь ночная птичка. Никакого послания, по крайней мере, того, что я ждал.

Так прошли минут двадцать, но я все так же был один, наедине с запахом мокрого бетона и парой кубиков льда в пустом бокале.

Я хромал, шагая по Сентениэл-Авеню, но хромота эта была намеренной.

Поглядел, как мой «Датсун» доехал до угла и свернул обратно к Рэвенсвуду. Новая краска выглядела правдоподобно потертой после недавнего продвинутого издевательства. Я снова пустил амазонок за руль, поскольку не мог рисковать тем, что в каблуке ботинка взорвется заряд, но будь я проклят, если бы я позволил им участвовать в этой разведывательной операции, одном из тех глупых и, возможно, ненужных дел, которые я обычно выполнял сам.

Как, например, моя интимная жизнь. Отскок!

Сентениэл когда-то была одной из главных улиц города, в 60-х, но потом наступили более скудные времена, а большая программа реконструкции города в середине 90-х не дошла до нее буквально пару улиц. Она была широкой, но не выглядела такой, поскольку была обрамлена приземистыми домами постройки начала прошлого века. Но по ней ездили достаточно быстро, и, хотя здесь еще жили люди — на верхних этажах коммерческих зданий располагались квартиры — плохое освещение и быстрое автомобильное движение, казалось, заставляли даже местных ходить быстрее. Не говоря уже о менее приглядных элементах уличной жизни, которые можно было найти на Сентениэл, как сказали бы по телевидению, «в изобилии». На перекрестке Сентениэл и Индастриал, в паре кварталов отсюда, было самое лучшее место для съема шлюх и покупки наркотиков в любое время суток.

Здесь же, немного западнее Сендастриал, как называли ее некоторые местные, все было не столь мрачно, но только потому, что волна облагораживания сюда еще не дошла. На первых этажах располагались небольшие такерии, мексиканские закусочные, заведения восточной кухни, химчистки и педикюрные салоны, такие, какие обычно бывают в торговых рядах в пригородах.

Дом 378 оказался большим песчано-серым зданием того же возраста, что и большинство остальных, но на этаж выше соседних. Еще он был в несколько лучшем состоянии, чем остальные дома в квартале. Три входа, один — во врачебный кабинет, второй — финансовая контора, третий — с вывеской «Зонненрад Комьюникейшнз», золотыми буквами по стеклу. Я толкнул дверь и вошел внутрь. Там никого не было, это была всего лишь скромная приемная со столиком и журналами на нем (никакого неонацизма, кстати, имею честь доложить, но, полагаю, вы бы не выложили экземпляр «Геноцида в иллюстрациях» так, чтобы его увидел, скажем, курьер из UPS). На стене висел листок, с напечатанным на лазерном принтере указателем и сообщением, что приемная находится этажом выше. Я осторожно похромал по лестнице и оказался в другой комнате, еще меньше. Секретарша за столом, лет двадцати пяти, была белокурой, словно немецкая школьница из «Триумфа воли». Но говорила с четким акцентом жителя Сан-Джудаса.

— Чем могу помочь?

— У меня приглашение. Меня зовут Доллар.

Она кивнула, нажимая кнопку, сказала мое имя в микрофон гарнитуры.

— Сейчас к вам выйдут, — сказала она и вернулась к важной работе на благо расы, коей в данном случае оказалось чтение «Ю. Эс. Мэгэзин».

Через пару секунд появился один из двух ублюдков, которых я застал у себя в квартире, темноволосый, которого я прозвал «Тимоном». Он открыл другую дверь и жестом позвал меня. Я вошел, и тут «Пумба», светловолосый и коренастый, встал по другую сторону от меня.

— Герр фон Варенменш ждет вас, — сказал Тимон, зажатый, как парень, в первый раз пригласивший девушку на медленный танец. — Мы очень сожалеем о непонимании, которое возникло между нами позавчера.

Я не собирался тратить силы на имитацию вежливости.