Юноша Матвей Смит не думал ни о каких покалеченных ураганом ромашках, когда, проверив помещение библиотеки и столовой, ворвавшись в спокойные комнатки сестриных сверстниц (где тоже, кстати, никого не оказалось!), он снова застыл под дождем, весь в тревоге. Где она могла быть? Не у Бенджамена Сойера, в конце концов! Она же младенец, ей место в коляске! Вчера только чавкала розовой соской!

Спокойно, размеренно дыша, промокший до белых лопаток Матвей подошел наконец к тому именно корпусу, где жил Сойер-Пресли. Заглянуть в его окно на первом этаже не составило никакого труда. Слегка повертев головой и удостоверившись, что рядом совсем никого, лишь деревья, залитые темной водой дождевою, Матвей привстал на цыпочки, но хлипкие шторки оказались плотно задвинуты. Матвей постучал по стеклу сильным пальцем. Никто не ответил, как будто не слышат. Теряя самообладание, он стукнул громче, потом совсем громко, потом принялся колотить обеими ладонями. Сесилия там и теряет невинность! Он различил ее знакомое прозрачное дыхание, услышал, как с мягким шелестом заскользила пластмассовая заколка, которой Сесилия сдерживала узел своих золотистых волос на затылке, потом она что-то сказала негромко, и Сойер ответил! Закусив нижнюю губу, Матвей, как ослепшая птица, влетел внутрь здания, подбежал к той двери, за которой находилась сейчас сестра его, и навалился на эту дверь своим телом. Надеяться, что Бенджамен Сойер, совративший за свою жизнь множество девушек (к тому же не девушек только, а женщин, к тому же замужних, с мужьями в Ираке!), забудет запереть дверь на ключ, конечно, не стоило, и поэтому, когда эта дверь вдруг легко отворилась, Матвей еле удержался на ногах и не сразу разглядел в темноте сестру Сесилию, сидевшую на кровати со спущенными ногами, которые она как-то особенно робко и целомудренно поджала под свисающую простыню. Сесиль была в мокром и беленьком платьице, обе бретельки которого низко соскользнули на локти, и нежные плечи совсем оголились. Молния осветила комнату, и лицо испуганной грешницы при виде родного законного брата вдруг так покраснело, как если бы только достали его из кипящего масла.

Сделав решительный шаг по направлению к кровати, Матвей вдруг почувствовал на своем плече чью-то руку и, обернувшись – глаза в глаза, – столкнулся с Элвисом Пресли – таким, каким он остался на многочисленных своих фотографических и скульптурных изображениях, включая те, которые делаются на кондитерских фабриках из крема и цукатов. Заметив, что Элвис был цепок как клещ, Матвей Смит не нашел ничего лучше, кроме как заехать негодяю по переносице своею свободною правой рукою.

– Hey, Matthew! You leave us alone![56]– задыхаясь, попросил Бенджамен Пресли.

Не отвечая на нелепую просьбу, Матвей продолжал во все стороны размахивать кулаком и несколько раз рубанул очень ловко по скользким, как мыши, бровям Бенджамена. Сесилия тут же вскочила и, бросившись брату на шею, повисла на ней. Он ощутил на своем подбородке ее очень мокрые от дождя волосы, и тут же по его груди полились слезы, такие родные, как если бы сам он заплакал. Тогда он прервал избиенье мерзавца и остановился, тяжело дыша. Сойер же, почувствовав себя вне опасности, немедленно пригладил свои растрепавшиеся волнистые волосы и быстро зажал большим пальцем ноздрю, которая, к счастью, заметно распухла.

– What do you want?[57]– спросил Бенджамен Пресли.

– I want… – пробормотал Матвей. – I’ll kill you! You bastard![58]

– But, Matthew, why don’t you ask me first? – Сестра оторвалась от его груди. – I’ am an adult![59]

– You… what?[60]– оторопел он.

– I love him! – прорыдала Сесилия. – Not you, Matthew, not you, I love him![61]

Матвей сначала даже не понял, что такое она сказала. Она была дурой, овцой и ребенком, он никогда и не прислушивался к ней по-настоящему. Потом он поморгал, чтобы перестало все расползаться перед глазами, перестало щипать, и увидел, как Сесилия с вишневым, пылающим, мокрым лицом и телом белее, чем снег на Аляске, приникла, в слезах и кудрях, к Бенджамену, а тот обнимает ее, и ласкает, и что-то ей шепчет в горящее ухо.

Париж, 1959 г.

Настя получила письмо от Дюранти, который умер во Флориде два месяца назад. Он написал ей перед самой смертью. Письмо его отправила Насте жена Дюранти, с которой он обвенчался, будучи уже смертельно больным, за несколько недель до своей кончины. В своей приписке она говорит, что он не хотел верить в то, что умирает, и смеялся над прогнозами врачей. Письмо пришло к нам через Китай, шло очень долго. Настя мне его не показывает, да мне и не нужно. Она спряталась в своей комнате. Кажется, плачет. Утешать ее у меня нет сил. Понимаю, что я стала жесткой, и с тех пор, как мы потеряли Леню, чувствую только одно: свою потерю. Но как можно плакать оттого, что где-то, на краю света, умер человек, бывший твоим любовником двадцать лет назад?

Вермонт, наши дни

Матвей Смит смотрел, как сестра его, обвив обеими руками мускулистое тело Пресли, дрожит крупной дрожью. Он слышал, как плачет сестра, как рыдает. Будь это кто-то другой – какая-нибудь посторонняя, ушастая и глазастая девица, – он точно ушел бы и дверью бы хлопнул. Но тут он не мог. От ее слез у преданного Матвея Смита соленые комки начали торопливо подкатывать к самому горлу.

– Leave us alone, you idiot! – сказал Бенджамен Сойер. – We are getting married.[62]

Сесилия на секунду оторвалась от своего возлюбленного, взглянула на брата заструившимися голубыми глазами и снова зарылась лицом в шею Пресли.

Матвей точно знал, что ослышался.

– We are getting married, – повторил Сойер, – without your permission.[63]

Прямо среди бела дня (поскольку дождь кончился, хлынуло солнце!) Матвею сказали такое, во что было трудно поверить: сестра его будет женой негодяя, и он, этот муж, сможет снять с нее платье и трогать везде, даже рук не помывши.

В небе стояла радуга, и свет ее падал на поле из лютиков, которые своей бесполезной сияющей поверхностью всегда прежде так веселили Матвея: смотрел и смотрел, улыбаясь природе. Все стало другим, даже лютики эти.

Он вышел из комнаты и, не разбирая дороги, зашагал по золотым головкам, которые с милой и кроткой готовностью сникали по мере его решительного передвижения. Вокруг было мокро, и вода хрустально стояла во всех больших и малых чашах: в фиалковых рожках, в гороховых стручках, из которых выпали до срока созревшие спелые зерна, внутри глянцевитых, свернувшихся листьев. Представить себе жизнь после того, как сестра перестанет быть его сестрою, а станет женою проклятого Пресли, было так же невозможно, как вдруг улететь на высокое небо и там зацепиться за радугу. Будучи взрослым, почти двадцатилетним человеком, он знал, что когда-нибудь женится, и будущая невеста, выплывая по ночам из синеватого тумана сновидений, всегда была похожа на Сесилию и даже звучала как та: колокольчиком. Теперь получалось, что, окажись она похожей на Сесилию, она должна будет и поступить как Сесилия, а именно: встретить себе Бенджамена и тут же обвиться вокруг, как лиана.