Ланна попыталась понять и принять его логику. Наверно, он прав. Вероятно, состояние Джона постоянно меняется, но врачи пока не в состоянии определить, когда пройдет критический момент и когда его состояние стабилизируется. Она устало вздохнула и провела рукой по лбу, словно разглаживая его и снимая напряжение.

– Вам необходимо отдохнуть, – заметил Сокол. – Почему бы вам не лечь в постель? Утром…

– Нет! – прервала его Ланна, резко взмахнув рукой, словно отметая его предложение. В этом нервном жесте выразилось все переполнявшее ее возбуждение. – Я не могу лечь спать, не узнав, как чувствует себя Джон. Я не смогу уснуть. Как вы не можете этого понять! Ничего удивительного – вы явно не были так близки с Джоном, как я.

– Если вы знаете его так хорошо, то должны понимать, мистер Фолкнер берет от взаимоотношений очень много и очень мало дает взамен, – Сокол занял прежнее положение в кресле, наблюдая за Ланной поверх чашки с горячим кофе.

– Это неправда, – запротестовала она. – Джон всегда был очень щедрым.

Черная бровь изогнулась дугой.

– Щедрым? О да, в материальном смысле… Но он становится очень эгоистичным, когда дело доходит до того, что надо отдавать самого себя.

– Нет, – в это Ланна отказывалась поверить.

– Взгляните-ка нa себя. Вы верили ему, принимали все, что он говорил, за чистую монету. А как он отплатил вам? – насмешливо спросил Сокол.

– Как вы можете так говорить об этом? – с упреком воскликнула Ланна. – Он сейчас в больнице и в данный момент борется за свою жизнь, а вы шутите здесь, смешивая его с землей.

– Я сказал правду, а правда никому не может повредить. Ну а что касается того, что Фолкнер бьется за свою жизнь, – Сокол помолчал, затем криво усмехнулся, – то даже сейчас, независимо от того, находится он в сознании или нет, он платит большие деньги дорогим врачам, чтобы те делали это за него.

– Почему вы так его не любите?

– Вопрос не в том, люблю я его или нет, мисс Маршалл. Речь идет всего лишь о том, что надо видеть недостатки. А они есть у нас у всех.

– Тогда, наверное, ваш недостаток в том, что вы слишком нетерпимы, – упрекнула она.

– Я? – По его лицу промелькнула стремительная белозубая улыбка, полная иронии. – Вы удивитесь, если узнаете, что я стерпел. – И с той же веселой легкостью Сокол перевел разговор на другую тему: – Откуда вы родом? Наверняка не из Аризоны.

Ланна опять позволила ему ускользнуть от темы, которой он избегал, и перейти к более безопасной. Ей нечего скрывать о себе. Или, вернее, почти нечего. Она кратко рассказала о своем детстве в Колорадо, о том, как умерла мать, когда Ланне исполнилось одиннадцать лет, и о том, как отец вторично женился, когда она училась в колледже. Единственное, о чем она умолчала, – это о своей неудачной любви к женатому человеку, оставившей болезненный шрам в ее душе. Но об этом расскажешь не всякому: Сокол – не Джон.

Она замолчала, поглощенная своими мыслями. До того, как она встретила Джона, жизнь ее была такой пустой. Наверное, именно это – общее ощущение одиночества – сделало их дружбу по-настоящему крепкой и душевной. Ланна медленно обвела свою комнату затуманенным взглядом. После того как появился Джон, эта квартира начала казаться ей настоящим домом. И вот все опять заколебалось, готовое рухнуть… Ее глаза остановились на Соколе, растянувшемся в кресле. Какой он замкнутый, какой неприветливый, неспособный сочувствовать мукам, которые она испытывает… Взрыв негодования и раздражения заставил Ланну вскочить на ноги. Она сделала пару быстрых шагов и остановилась, обхватив себя руками.

– Уходите! – выкрикнула она, изо всех сил сжимая пальцами локти. – Из-за вас я чувствую себя такой слабой!

И наконец-то прорвавшиеся слезы хлынули у нее из глаз и потекли по щекам. Ланна тесно сжала губы, сдерживая рыдания, от которых сотрясались ее плечи. Она опустила голову, и каштановая завеса густых волос упала вперед, скрывая лицо.

И вдруг Ланна почувствовала прикосновение его рук и рванулась назад, чтобы освободиться. Но Сокол безо всякого усилия удержал ее, а затем повернул лицом к себе и, обняв за плечи, притянул девушку к своей груди. Он чувствовал, как все ее тело содрогается от плача. А Ланна вдруг ощутила в объятии его сильных рук какое-то безмолвное утешение. Почти спокойствие. Вдруг она поняла, что своими слезами совсем промочила ему рубашку. Все еще всхлипывая, Ланна постаралась взять себя в руки.

– Готова держать пари, что вы из тех, кто ненавидит рыдающих женщин, – произнесла она дрожащим голосом.

– Да, они скорее во вкусе Чэда, – признался Сокол, но Ланне показалось, что она расслышала в этом ответе не столько порицание, сколько нечто, напоминающее дружескую насмешку.

– Я расплакалась потому, что совершенно бессильна хоть чем-нибудь помочь Джону и что так долго и пассивно приходится ждать известий. – Ланна, не поднимая головы, утерла слезы. – Я все продолжаю уговаривать себя, что отсутствие известий – это уже само по себе хорошее известие, но…

Она не успела закончить фразы, так как раздался пронзительный телефонный звонок. Ланна вскрикнула и попыталась освободиться из объятий Сокола, но он только теснее сжал руки, чтобы удержать ее на месте.

– Я отвечу, – проговорил он мягко, хотя сдавившие ее руки властно напомнили Ланне о том, в каком щекотливом положении она оказалась сегодня ночью: даже в собственном доме ей не разрешено подходить к телефону.

Но оказалось, что он мог бы и не удерживать ее. Когда Сокол отпустил Ланну и широкими скользящими шагами направился к телефону, она обнаружила, что силы совершенно ее покинули. Не шелохнувшись, она смотрела, как он поднимает трубку. Очередная телефонная трель смолкла, не закончившись, словно вестник, которого прервали на полуслове. Наверняка это Чэд, как и обещал, звонит из больницы. Кто еще мог бы потревожить ее в этот ночной час?..

Сокол, стоя к Ланне лицом, поднес трубку к уху и что-то тихо произнес.

Ланна словно окаменела – всеми чувствами, всеми нервами и даже мышцами она вслушивалась в то, что он говорит. Но по односложным ответам Сокола невозможно было понять ничего. Она всматривалась в лицо Сокола, пытаясь по его выражению догадаться, хорошие или плохие вести сообщает невидимый собеседник. Но оно оставалось все таким же непроницаемым – ни единого проблеска хоть какого-нибудь чувства. Напряжение нарастало и стало настолько нестерпимым, что Ланне хотелось кричать, и, чтобы удержаться, она затаила дыхание. Наконец Сокол повесил трубку и повернулся к ней.

– Где вы держите виски? – спросил он.

– Виски? – недоуменно проговорила Ланна. Это слово вырвалось у нее вместе с дыханием, которое она удерживала. Какое виски имеет отношение к тому, что происходит! – Это ведь был Чэд, не так ли? Что он сказал? Как Джон? Он пришел в себя? Он теперь вне опасности?

– Если Фолкнер обедал у вас так часто, как вы рассказываете, то здесь должно быть виски. Он всегда любил пропустить рюмочку перед обедом, – стоял на своем Сокол. – Так где у вас бутылка?