Я голодная, ни карточек, ни прописки. Маргарита знает, что я живу у домработницы.

– Ты не можешь сейчас ко мне приехать, – сказала она. – Меня грузины пригласили в “Москву” на ужин. Приходи ко мне и съешь суп.

Она уверена была, что ее накормят. Я поехала и съела ее суп. Оказалось, что ее там не кормили, а просто поговорили; так она и осталась голодной [170].

Милая Рита! – писал он ей в записке. – Гости быстро разошлись, и у меня была в полном моем распоряжении вся ночь – оставляю письмо у Павлика, как ты просила.

Я должен сейчас ехать, во что бы то ни стало, и буду в городе во вторник 12-го. Милый дружок, я ничего не могу ответить тебе сейчас, но я привезу тебе ответ: не бойся, я не буду мучить тебя больше, чем я это уже сделал на земле, но мы должны все сказать друг другу – было бы нехорошо тоже перед Богом, если бы чего-то не договорили в таком глубоком душевном деле, как наши отношения и все что с ними связано. Поэтому я тебе отвечу и оставлю письмо либо у Павлика, либо передам тебе на квартиру[171].

Все мальчики – Всеволод Багрицкий, Володя Антокольский, Георгий Эфрон, – как правило, погибали через месяц-другой. Как и огромная часть народа, они стали тем пушечным мясом, в котором увязла немецкая армия.

Вовы нет. Маленькая жизнь кончилась, не начавшись, – записал Павел Антокольский в дневнике. – Жизни его еще не было. Он не успел ничего. Только и успел, что вырасти здоровым, красивым, готовым для борьбы, любви, счастья. Всего этого ему не пришлось испытать. Ничего не пришлось испытать. Ничего, кроме расставания и первых впечатлений от страшной кровавой войны… Маленький, скромный, исступленно-правдивый и честный человек почему-то, по грозной случайности природы был моим сыном. Сначала он был детенышем, потом кудрявым хорошеньким мальчиком, на которого все заглядывались, потом школьником, скучал, рос, становился все лучше, все краше, все умнее; вырабатывался характер, воля, свой взгляд на мир… Все это кончилось, кончилось, кончилось навеки. Зачем я это пишу?[172]

18 июля 1942 года. Дорогой мой, милый Женя, 7 июля на фронте убит мой сын Вова. Об этом пришло письмо от его боевого товарища, сказано, что “в ожесточенной схватке с врагами погиб смертью храбрых”, сказано, где похоронен.

Я решил тебе написать об этом потому, что ты так недавно видел моего мальчика, и еще потому, что я привык относиться к тебе если не как к сыну, то как к младшему брату – и вот хочу поделиться с тобой моим горем.

Женя! Я написал тебе это, и больше ничего не могу сейчас прибавить к сказанному. Наверно, у меня в голове до конца не уложилось то, что произошло, – оттого что, видишь, она не раскололась, строчки письма прямые.

Женя, я очень часто вспоминаю тебя и от всей души желаю тебе – еще и еще раз – здоровья и сил. Сегодняшние твои стихи в “Правде” были как привет. Пожалуйста, напиши несколько слов, когда будет время, и расскажи о моем мальчике всем нашим общим друзьям. Целую тебя крепко. Твой Павел[173].