— Но, душенька, кто же еще? Кто мог сподвигнуть его на такое?

— Кто угодно! Я скорее поверю, что все, кого я знаю, сговорились уничтожить меня в его глазах, чем в то, что он способен на такую жестокость. Эта женщина, о которой он пишет — кто бы она ни была, — несомненно, околдовала его!

Они снова замолчали. Элинор ходила из угла в угол, от нечего делать наблюдая за треской, пожиравшей наросших на куполе моллюсков и в свою очередь угодившей в желудок проплывавшей мимо касатки. Рыба-меч все это время продолжала настойчиво стучать по стеклу. Сама не зная почему, Элинор, посмотрев на нее, сразу вспомнила взбунтовавшихся омаров… но не успела она как следует это обдумать, как Марианна схватила письмо Уиллоби и воскликнула:

— Я должна вернуться домой! Я должна утешить матушку. Не можем ли мы завтра же подняться к стыковочной площадке и нанять какую-нибудь субмарину или батискаф?

— Завтра?!

— Зачем мне здесь оставаться? Я приехала только ради Уиллоби, что мне теперь здесь делать? Кому я нужна?

— Покинуть Станцию завтра невозможно. Самая обыкновенная вежливость не позволяет уехать столь поспешно.

— Ну что ж, уедем через день или два, но долго я здесь не выдержу! Я не хочу терпеть расспросы и намеки! Мидлтоны, Палмеры — как я вынесу их жалость?

Элинор посоветовала Марианне прилечь, и та даже послушалась, но не смогла превозмочь беспокойство. Снедаемая телесной и душевной болью, в исступлении она металась по постели, и сестре было все сложнее ее удерживать. Ни одна из них не заметила маленькой трещинки в куполе — плода трудов рыбы-меча, с довольной ухмылкой (также оставшейся незамеченной) уплывшей прочь.

По возвращении миссис Дженнингс немедленно поднялась к ним в комнаты.

— Как поживаете, душенька? — спросила она Марианну, которая отвернулась, не удостоив ее ответом. — Сыпь? Зуд? Боли в суставах? — продолжала она, хотя прекрасно знала, что страдания Марианны происходили не от попадания воздушных пузырьков в кровь, а от разбитого сердца. — Бедняжка! Как плохо она выглядит! И неудивительно. Он скоро женится — каков негодяй! И знать о нем не хочу. Миссис Тейлор все рассказала мне час назад, а ей рассказала ближайшая подруга мисс Грей, иначе я ни за что бы не поверила! От всей души желаю, чтобы жена стала ему навроде солитера: пусть она поселится в самом чреве его жизни, пожирая всю радость и время от времени причиняя неожиданную мучительную боль, пока однажды не покинет его с экскрементами. Так я и буду повторять неустанно, вы уж будьте покойны, милочка; эта метафора мне нравится с того самого дня, как я ее придумала. Пусть вас утешит вот что, милая мисс Марианна: он не единственный молодой человек на свете, и с вашим прелестным личиком, крепкой спиной и выдающимся объемом легких у вас отбоя не будет от поклонников.

С этими словами она вышла из комнаты на цыпочках, будто полагая, что страдания ее юной гостьи можно приумножить шумом. Марианна, к изумлению сестры, решительно вознамерилась спуститься к ужину. Выглядела она ужасно, но все же заставила себя съесть несколько кубиков пастилы со вкусом каре ягненка и в целом держалась спокойнее, чем ожидала Элинор. Миссис Дженнингс, видевшая, как несчастна Марианна, решила сделать все, что было в ее силах, чтобы утешить бедняжку. Она обращалась с ней с безграничной нежностью, свойственной родителям, прощающимся с любимым чадом в последний день каникул. Марианну усадили на лучшее место, прямо перед стеклом купола, ей рассказывали одну новость за другой. Ей в красках поведали о чрезвычайно захватывающем кораблекрушении, которое потерпел полностью оснащенный французский фрегат в буре, разразившейся в кишащих акулами водах к востоку от берегов Тасмании. В своем пересказе миссис Дженнингс превзошла себя, изображая в лицах каждое «mon dieu!» и «aidez-moi!»[2]перепуганных моряков, оказавшихся в окружении хордовых людоедов. Но долго Марианна не выдержала. Сделав сестре знак, чтобы та осталась, она встала и поспешила прочь из комнаты.

— Бедняжка! — воскликнула миссис Дженнингс, стоило ей уйти. — Я и не подозревала, что бывает такое дурное настроение, которое не поднимет рассказ о том, как акулы лопают французов! Ах, если бы я знала, что может ее утешить, немедленно бы за этим послала! А ведь на этой неделе в Аквамузее показывают новые экспонаты! Тюлени с бакенбардами! Рыбы-клоуны, танцующие тарантеллу! Но ее ничто не утешит! И как только мужчина смог учинить подлость такой красавице! Но когда у одной столько денег, а у другой почти ничего, тогда уж, прости господи! Большего и не надо!

— Так эта девица, — вмешалась Элинор, — мисс Грей, верно? Она очень богата?

— Пятьдесят тысяч фунтов, душенька.

— И что же про нее говорят? Она мила?

— Никогда не слышала о ней ничего дурного, право, я вообще почти ничего о ней не слышала. Но ваша сестра поднялась к себе. Неужели мы не сможем ее развлечь? Может, нам сыграть во что-нибудь? Я знаю, вы не поклонницы каранкроллы, но неужели нет игры, которая бы ей нравилась?

— Сударыня, вы слишком добры. Я постараюсь убедить ее лечь пораньше, ведь ей, несомненно, нужен отдых.

— Да-да, так будет лучше. Господи! Вот почему последние две недели она была такая бледненькая, вот к чему все шло! И это письмо стало последней каплей! Ах, бедняжка!

— Справедливости ради я должна отметить, что мистер Уиллоби не был с ней помолвлен.

— Не притворяйтесь, что защищаете его! Не был помолвлен! После того, как он показал ей весь Алленгем, как подарил ей морского конька, Короля Иоанна…

— Якова.

— Да, Короля Якова, после того, как они уговорились, в каких комнатах будут жить после свадьбы! — Обе помолчали, затем миссис Дженнингс с обычной своей веселостью продолжала: — Ну что ж, душенька, тем лучше для бедного земноводного полковника Брендона! Теперь она снова в досягаемости его уродливых щупалец. Попомните мое слово, они поженятся к Иванову дню. Господи, какой жуткий булькающий смешок издаст полковник, когда услышит эти новости! Надеюсь, сегодня он к нам зайдет. Куда как лучшая партия для вашей сестры! Две тысячи в год и никаких закладных, никаких хлопот! Поверьте, Делафорд — прекрасное имение, на века строено, со всеми мыслимыми и немыслимыми удобствами. Из-за своей болезни полковник привык жить в уединении, так что видели бы вы, какой там забор! Я приободрю полковника, как только смогу. Ах, вот бы заставить ее позабыть о Уиллоби!

— Да-да, сударыня, — согласилась Элинор, — если это нам удастся, то на худой конец мы обойдемся и без полковника Брендона.

С этими словами она поднялась и удалилась к Марианне, которая стояла, прижавшись к стеклу купола, и показывала проплывавшей мимо рыбе-прилипале, с какой радостью она бы поменялась с ней местами. Единственное, что она сказала сестре, было: «Лучше оставь меня», — и то оказалось не так-то просто разобрать, поскольку лицо от стекла Марианна так и не отвернула.