Джон Уиллоби

Нетрудно вообразить, с каким возмущением читала это письмо мисс Дэшвуд. Зная наверное, что оно окончательно подтвердит разрыв, она не могла и подумать, что оно будет написано в подобном тоне; не предполагала она и что Уиллоби мог оказаться так далек от благородства чувств и деликатности, так далек от обычной порядочности, чтобы составить столь беззастенчиво жестокое послание, отрицающее не только собственное вероломство, но и существование какого бы то ни было чувства, — письмо, каждая строка которого была оскорблением и которое не оставляло сомнений, что его автор — бессердечный негодяй.

Некоторое время она в возмущении молчала, затем перечитала письмо снова и снова; но каждый раз ее отвращение к его автору только усиливалось. Она не смела заговорить, боясь выдать, что считает этот разрыв не утратой единственно возможного счастья, но спасением от страшнейшего из зол, и тем самым еще сильнее ранить Марианну. Навсегда связать свою жизнь с подобным человеком было худшим проклятием, чем то, что постигло полковника Брендона, расторжение подобной помолвки — равнозначно в одночасье снятому проклятию.

Услышав за окном всплеск весел, Элинор подошла посмотреть, кто мог приехать в такое неприлично раннее время, и с изумлением увидела, как запрягают лебедями гондолу миссис Дженнингс, хотя это было приказано сделать к часу. Не надеясь утешить Марианну, но и не желая оставлять ее одну, Элинор поспешила к миссис Дженнингс сообщить, что не сможет ее сопровождать, поскольку Марианне нездоровится. Элинор сослалась на газовую эмболию — самый правдоподобный предлог, — во что миссис Дженнингс ни на секунду не поверила, но добросердечно приняла ее извинения. Проводив ее, Элинор вернулась к сестре, пытавшейся встать с кровати, как раз вовремя, чтобы помешать ей упасть на пол — от нехватки сна и недоедания у нее кружилась голова.

Стакан теплой воды, смешанной с винным порошком, который принесла ей Элинор, привел Марианну в чувство, и она смогла наконец выразить, как благодарна сестре за заботу.

— Бедняжка Элинор! — воскликнула она. — Как я тебя расстроила!

— Я лишь хочу хоть как-то тебя утешить.

— Ах, Элинор, я так несчастна! — только и смогла ответить Марианна и снова захлебнулась слезами.

В эту самую минуту весь косяк безмолвно наблюдавшей за Марианной мелкой рыбешки одним махом проглотил проплывавший мимо марлин.

— Держи себя в руках, милая Марианна! Подумай о матушке, подумай, какие муки причинят ей твои страдания. Ты должна держать себя в руках хотя бы ради нее.

— Я не могу, не могу! Оставь, оставь меня, если я так тебя огорчаю! Покинь, забудь меня! Убей, утопи меня во всепожирающем океане! Пусть мои кости окаменеют и обрастут кораллами! Ах, счастливая Элинор, тебе не понять, как я страдаю!

— Неужели тебе ни в чем нет отрады? Неужели у тебя нет друзей? И такова ли твоя потеря, что тебя ничто не утешит? Как бы ты ни страдала сейчас, подумай, что было бы, если бы все открылось позже, если бы твоя помолвка длилась и длилась многие месяцы, прежде чем он вздумал бы порвать ее! Каждый лишний день ложной в нем уверенности сделал бы удар еще сильнее.

— Помолвка! — вскричала Марианна. — Мы не были помолвлены.

— Не были помолвлены?!

— Он не такой негодяй, каким ты его считаешь. Он не давал мне слова.

— Но он признавался тебе в любви!

— Да… нет… никогда. Каждый день это подразумевалось, но ни разу он не сказал этого прямо. Иногда мне казалось, что да… но нет, он ни разу мне не признался.

— И все же ты писала ему?

— Да! Что в этом плохого после всего, что было? Элинор взяла три оставшихся письма и прочитала их. Первое, сообщавшее об их прибытии, гласило:

Беркли-канал, январь

Как Вы, должно быть, удивитесь, Уиллоби, получив это письмо! Надеюсь, узнав, что я на Станции, Вы испытаете не только удивление. Приглашение миссис Дженнингс сопровождать ее стало соблазном, перед которым мы не смогли устоять. Мне бы очень хотелось, чтобы Вы успели заглянуть к нам с визитом сегодня же, но я не очень тешу себя надеждой. Так или иначе, жду Вас завтра. А пока — прощайте.

М. Д.

Во втором письме, написанном наутро после пиратского маскарада у Мидлтонов, говорилось следующее:

Не могу выразить мое разочарование от того, что разминулась с Вами позавчера и что Вы так и не ответили мне на записку, посланную более недели назад. Каждый день, каждый час я жду известий от Вас, и еще больше — что наконец увижусь с Вами. Прошу, приезжайте снова, как только представится возможность, и объясните, почему до сих пор я ждала напрасно. Такое поведение пристало не джентльмену, а отъявленному негодяю. Мне сказали, Вас приглашали на пиратский бал и сэр Джон даже обещал снабдить Вас саблей и деревянной ногой. Может ли такое быть? Верно, Вы очень переменились с тех пор, как мы виделись в последний раз, если не пришли, когда Вас приглашали. Но я не буду верить в подобное и надеюсь очень скоро получить от Вас заверения в обратном.

М. Д.

Последнее письмо было следующего содержания:

Как я должна понимать Ваше вчерашнее поведение? Я снова требую объяснений, и не надейтесь, что я приму нападение омаров как оправдание. После того, как близки мы были на Погибели, я надеялась, что долгая разлука сделает нашу встречу лишь более радостной. Как я ошибалась! Я провела ужасную ночь в попытках найти объяснение поведению, которое нельзя назвать иначе чем оскорбительным; никакого оправдания Вам я так и не смогла придумать, но готова выслушать Ваши. Право, меня несказанно огорчит необходимость думать о Вас дурно, но если придется, если я должна узнать, что все Ваши добрые чувства ко мне были обманом, пусть это раскроется как можно скорее. Я хочу оправдать Вас — в любом случае определенность облегчит мои страдания. Если Вы больше не испытываете ко мне прежних чувств, верните мои письма и локон.

М. Д.

В стекло купола начала биться рыба-меч, а Элинор опустила письмо и задумалась. Она не могла поверить, что на письма, исполненные такой любви и нежности, можно ответить в подобной манере.

— Я чувствовала, что мы помолвлены, как если бы нас с ним связала самая официальная церемония.

— Я верю тебе, — сказала Элинор, — но, к сожалению, он думал иначе.

— Он думал точно так же! Неделю за неделей, я это знаю, Элинор! — Рыба-меч начала стучаться сильнее, словно заразившись порывом Марианны. — Или ты забыла наш последний вечер вместе в Бартон-коттедже? А утро, когда мы расстались! Когда он сказал, что разлука, может быть, продлится много недель… его страдание! Как я смогу его забыть! Какая печаль, какое отчаяние было на его лице за решеткой водолазного шлема!

Еще несколько мгновений она не могла больше произнести ни слова, но когда горе немного отступило, добавила твердым голосом:

— Меня жестоко оскорбили, но это был не Уиллоби.