— В котором же часу ты вернешься?

— Ах, Боже мой, почем я знаю! — нетерпеливо ответил Александр Михайлович, не оборачиваясь.

— Я потому спросила тебя, что Вова что-то беспокоен!.. Няня говорит, что еще вчера с вечера у него был маленький жар, и ночь он провел тревожно.

— Я-то тут причем?.. Я не детский доктор!.. Пошли за тем, кто обыкновенно лечит его; ведь у тебя манера вечно пичкать его микстурами.

— Но без тебя я не знаю, на ком именно из докторов остановиться.

— Да хоть всех лейб-медиков разом созови, меня-то только в покое оставьте! — уже прямо крикнул Бетанкур, исчезая за дверью и оставляя Софью Карловну в таком настроении, какое ей еще не приходилось испытывать с той минуты, как она поселилась под одной кровлей с горячо любимым человеком.

Уезжая, Бетанкур даже не зашел к действительно расхворавшемуся ребенку и, холодно поцеловав княгиню, сказал, чтобы она не ждала его к обеду, потому что он, вероятно, проедет в клуб, где ему нужно повидаться кое с кем из товарищей.

Она промолчала и прошла в детскую, где оставалась все время до обеда. Но дождаться Александра Михайловича ей не удалось. Он угадал, сказав, что останется обедать в клубе, и этот обед, против всякого обыкновения, затянулся до позднего вечера.

Около десяти часов вечера Бетанкур прислал сказать, чтобы его не ждали раньше часа или двух часов ночи, вернулся же он только на заре и прямо прошел в кабинет, даже не заглянув в спальню, где его ждала княгиня, охваченная двойной мучительной тревогой. Ее и его отсутствие удивляло и пугало, и ребенок, видимо, расхварывался.

Рано утром, после почти совершенно бессонной ночи, она вошла в кабинет Бетанкура и застала его крепко уснувшим на диване, совершенно одетым, с распахнутым на груди мундиром и с непривычным выражением не то тревоги, не то глубокого, не уснувшего гнева на мертвенно-бледном лице.

Софья Карловна еще никогда не видела его таким, а потому решилась разбудить его, чтобы расспросить, что с ним случилось. Но она не успела сделать это. Он сам проснулся и, увидав над собой ее заботливо склоненное лицо, быстро приподнялся и с нескрываемой досадой произнес:

— Что еще за новости? Что за шпионство? Я к этому не привык!..

— Нам обоим приходится равно удивляться! — ответила княгиня, на этот раз твердо и спокойно. — Я тоже не привыкла ни к такому позднему твоему возвращению домой, ни к такому тревожному сну, в мундире, на непокрытом диване, с парусной подушкой под головой!.. Я не думала, чтоб ты когда-нибудь мог удовольствоваться таким ночлегом!

— Я сам не помню, как и когда я вернулся! — не глядя на нее, ответил Бетанкур. — После обеда мы в клубе сели играть. Игра затянулась… Затем устроился товарищеский ужин, а после него опять играли до утра…

— И в результате, вероятно, проигрыш?

— Да, и, к сожалению, очень значительный!..

— Это — последняя из бед!.. Денег у нас хватит!..

— А о каких же иных бедах идет речь? — неловко спросил Александр Михайлович, избегая встретиться с ней взором.

— О твоем непостижимом отсутствии в течение целого дня, о твоем равнодушии к болезни ребенка, о здоровье которого ты даже не осведомился!..

— Ты не дала мне времени сделать это!.. Вероятно, ничего серьезного нет, если у тебя достает досуга на то, чтобы следить за мной, как за мальчиком, которого надо водить на помочах!..

Софья Карловна не могла и не хотела оправдываться; она предпочла переменить разговор.

— Чем же окончилась твоя вчерашняя аудиенция? — спросила она. — Зачем вызывали тебя?

Бетанкур с притворным равнодушием махнул рукой и нехотя ответил:

— Служебные дела!

— Вот видишь!.. А ты вообразил себе Бог знает что!.. И гнев государя сюда припутал, и всякие ужасы!

— Никаких ужасов я не придумывал и попросил бы тебя не припутывать имени государя ко всему твоему вздору.

— А про Вову ты все-таки не спросишь? — укоризненно покачала головой Софья Карловна.

— Потому что убежден, что вся болезнь ребенка в твоем воображении.

— К несчастью, ты ошибаешься, и так как ты, вероятно, сегодня пробудешь дома, то будешь иметь случай сам беседовать с доктором.

— Нет, сегодня я не могу обедать дома!..

— Как?.. Опять?

— Да, опять!..

— И вечер у тебя тоже занят будет?

— Да, вероятно, и вечер!.. Если я не вернусь к одиннадцати часам, то вели приготовить мне постель в кабинете… Я не хочу будить тебя, тем более, что ты говоришь, что Вова болен.

— Тем более причин пройти в спальню и проведать его в детской! Но я не настаиваю, — сама оборвала свою речь княгиня. — Поступай как хочешь и как знаешь. Я привыкла верить в то, что ты всегда поступаешь и честно, и умно!

Сказав это, она вышла из комнаты и уже не возвращалась до минуты отъезда Бетанкура.

Уезжая, он зашел проститься с нею и, не глядя на нее, как-то неловко произнес:

— Мне нужны деньги!.. Придется разменять один из ломбардных билетов!.. Ты ничего против этого не имеешь?

— Я? Конечно, нет!.. Ты знаешь, что я передала все денежные дела в полное твое ведение и никогда не вмешиваюсь в них.

— Но мы уже много прожили и мой вчерашний проигрыш… все это, вместе взятое…

— Вероятно, еще не довело нас до полного разорения? — улыбнулась Софья Карловна своей светлой, чарующей улыбкой. — Но если бы и так, то это — последняя из всех моих забот, ты знаешь это!.. Я люблю деньги только как средство, люблю их за то, что они сослужили мне великую службу, а именно, помогли избавиться от ненавистного замужества и тесно связать свою судьбу с твоей. А теперь, когда мы связаны вечной, неразрывной цепью, деньги являются только лишним удобством и никакой существенной роли ни в моей, ни в твоей жизни играть не могут!..

— Стало быть, ты разрешаешь мне…

— Тебе не нужно никакого разрешения!.. Деньги твои…

— Я выдам тебе вексель… Я не считал себя вправе…

— Вот это — разговор уже обидный и ничем не вызванный мною!.. Вместо того, чтобы заботиться денежными расчетами со мной, ты своим дорогим присутствием подари меня и не оставляй нас с Вовой сиротливыми и одинокими на долгие ночи!..

Бетанкур выслушал ее как-то неловко, почти отворачиваясь, чтобы не смотреть ей в глаза, но в течение целого дня опять домой не заглянул и, вернувшись на рассвете, прямо прошел в свой кабинет.

Эти два тревожные дня были как бы сигналом к полному изменению отношений между Софьей Карловной и Бетанкуром. Они красной нитью прошли через всю жизнь княгини, и не прошло и месяца после знаменитого концерта в Михайловском дворце, как она уже узнать не могла свое прежнее уютное гнездышко, полное света и радости.