Несметное множество наименований книжной продукции приносило Полле и некоторым его собратьям по профессии большие доходы, и при этом перепроизводстве писатели находились на голодном пайке. Новые романы появлялись буквально один за другим, и читатели уже не видели никакой разницы между неизвестно кем и Стендалем, Виктором Гюго, Жорж Санд и Бальзаком. Общий тираж книг, отправляемых непосредственно в читальные залы, достигал 1200 экземпляров. Авторам удавалось заработать лишь тогда, когда они трудились над несколькими произведениями сразу. Создание библиотек действовало очень мобилизующе, не оставляя места под солнцем для медлительных, таких, каким в недалеком будущем станет, к примеру, Флобер.

В феврале 1825 года, благодаря вмешательству генерала Жильбера де Поммереля, чей отец возглавлял Библиотечный департамент, Бальзак получил невероятную для начинающего писателя привилегию. Он мог брать на дом из Королевской (ныне Национальной) библиотеки, расположенной на улице Ришелье, уникальные произведения. Роже Пьерро установил все случаи посещения Бальзаком библиотеки. Заказанные Бальзаком книги указывают не только на творческие замыслы писателя, но и на его издательские проекты. Бальзак мечтал переиздать забытые произведения. Занявшись издательской деятельностью, он сможет меньше писать и больше зарабатывать, а значит, самостоятельно оплачивать издание собственных творений. «Последняя фея», опубликованная на деньги госпожи де Берни, потерпела сокрушительный провал.

В середине 20-х годов шли нарасхват памфлеты Поля-Луи Курье, который смело критиковал правящий режим, духовенство, компенсацию, выплачиваемую в размере одного миллиарда франков эмигрантам, чья собственность была распродана в 1792–1795 годах. Кроме всего прочего этот памфлетист требовал предоставить священнослужителям право вступать в брак. Но наряду с «этим певцом истинной революции» в эти годы сохранили своих читателей и воспевающие свободу разума язвительный Мольер и насмешливый Рабле.

При Старом режиме выдача патентов на издательское дело находилась в ведении короля. Кроме того, требовалось получить согласие компетентных цеховых организаций. В 1791 году Синдикальная палата была упразднена. «И тогда толпы невежественных людей, вчерашние крестьяне, но завтрашние издатели, пустились в авантюру, которая сулила огромные барыши». Эти книгоиздатели-книготорговцы получили прозвище «торгаши всякой всячиной». Они не умели читать, едва могли поставить свою подпись, но процветали.

Успех книжной индустрии с 1790 по 1815 год объяснялся тем, что любой видный политический деятель, стремившийся стать депутатом, обрести новых сторонников, сохранить любыми средствами занимаемое место, непременно должен был публично выражать свои взгляды и при каждом удобном случае давать отпор своим противникам.

Во времена Директории, Консульства и Империи книжные лавки появлялись как грибы после дождя. Но в 1810 году специальным декретом были установлены жесткие правила. Смогли продолжить заниматься своей деятельностью лишь те издатели, которые получили разрешение и присягнули на верность Императору.

Издателей, лишенных прав, но не прекративших свою деятельность, ожидала суровая кара. Их станки отправлялись в утиль или шли с молотка. Морская пучина поглотила 21 миллион изъятых из обращения и запрещенных к продаже книг. Во время континентальной блокады, когда все корабли стояли на якоре во французских портах, в море выходили только суда, груженные предназначенными к уничтожению книгами.

Семье Бальзак было известно о «чистках», которым подвергались полки книжных магазинов. Генерал барон Франсуа де Поммерель, друг и покровитель Бернара-Франсуа, был назначен на пост Генерального директора Типографского и Библиотечного департамента. Наполеон приказал издать «Библиографию Франции, или Общую газету типографского и библиотечного дела». С появлением этого бюллетеня издателям приходилось в обязательном порядке заявлять и направлять властям выходящие в свет книги задолго до их поступления в продажу с тем, чтобы цензоры предварительно с ними ознакомились.

Высказывались предположения, что Реставрация ни за что не отменит эти репрессивные предписания. Скорее всего, они даже будут дополнены и расширены по просьбе Церкви, противники которой утверждали, что она осмеливалась подменять собой Господа. Такие газеты, как «Конститюсьоннель» и «Курье Франсе», подвергались гонениям за то, что «презрительно отозвались о темах и особах, подвластных Церкви».

Фелисите де Ламене (1782–1854) прославился своим «Эссе о равнодушии» (1817–1820), в котором обрушил резкие нападки на философов-индивидуалистов XVIII века, своего рода отступников рода человеческого. В 1826 и 1829 годах его преследовали за статьи, провозглашавшие свободу совести и вероисповедания. В своем трактате «О религии с точки зрения ее соответствия политическому и гражданскому порядку» (1826) Ламене требовал, чтобы епископы и священники вернулись к подлинному и милосердному христианству. Он призывал праведных католиков порвать с монархией и присоединиться к необратимому движению, влекущему народы к Богу и свободе. Приговоренный судом к уплате штрафа, Ламене заклеймил позором судейское ведомство, которое, ссылаясь на пример высших судов античности, считало себя правомочным решать вопросы теологии. Бональд в ответ заявил, что «правительство имеет право назначать судей нашим мыслям, как оно назначает судей нашим интересам и поступкам».

Кто возглавляет Церковь во Франции на самом деле? Правитель, власть которого нерушима и который провозглашает свою абсолютную независимость во временном и духовном плане? Папа, который признает лишь господство Бога? «Выходите, выходите же из работного дома, — писал Ламене, — разбейте позорящие вас оковы». Этот призыв не был поддержан. Отделить Церковь от государственной власти означало бы погубить монархию, которая опирается на верующих подданных и соблюдение освященных Церковью ритуалов церемонии коронации. Подобное отделение означало бы также и скорую гибель религии, ибо для ее существования необходима государственная поддержка. К тому же Церковь нуждалась в помощи, которую правительство оказываю как непосредственно ей самой, так и всем организациям, стоящим на страже истинной веры.

Когда в феврале-марте 1826 года Палата депутатов принялась обсуждать эту животрепещущую проблему, страсти накалились до предела. Вопрос о свободе вероисповедания превратился в такое же общественное дело, каким было дело Каласа и каким позднее станет дело Дрейфуса.

Один из депутатов пустился в рассуждения, что если Ламене считает себя пророком, то пусть берет пример с древних евреев. У них разрешаюсь читать пророчества лишь спустя 30 лет после того, как они были провозглашены. Свобода печати была официально объявлена оружием протестантизма, беззакония, вседозволенности, «единственной порчей, которую Моисей забыл навести на Египет».

Любопытно отметить, что Бальзак, стоявший до тех пор на позициях либерализма, на сей раз принял сторону реакционеров.

Бальзак был вечным оппозиционером из принципа. При Карле X, короле ультрароялистов, он был либералом, зато при Луи-Филиппе, короле буржуа, стал монархистом-легитимистом.