Да, мне тоже не давала покоя эта фраза. Соня не сопротивлялась, не плакала, не пыталась убежать, а спокойно ходила с незнакомой женщиной по магазинам. Как, как это могло получиться?! Мы постоянно учили ее осторожности, объясняли, что нельзя говорить с чужими, уходить с ними, садиться в машины, брать подарки – и вдруг?! Ну, как так могло выйти?! Что я сделала неправильно, где ошиблась, воспитывая дочь?!

Позвонил Акела:

– Аля, слушай внимательно. Соню из школы забрала молодая девушка в коричневой меховой шубе и бордовой юбке. Сонин одноклассник видел, как они вышли, держась за руки, и Соня совершенно спокойно шла с ней.

– Господиии! – простонала я. – Ну, как можно найти человека по таким приметам?!

– Аля, это ребенок, он не запомнил ничего, кроме цвета юбки и шубы. Но и это хорошо – значит, Соню никто не напугал, не причинил вреда. Это хорошо, ты слышишь?

Я понимала желание мужа успокоить меня, настроить на позитивный лад, но это не помогало. Сони нет – и все. Она гуляет по городу с чужим человеком, а мы не знаем, с кем и где.

– Я еду домой, – сказал Сашка, и я не ответила, повернулась к папе, сбрасывая звонок:

– Ну, и что ты думаешь? Молодая девушка, бордовая юбка, коричневая шуба. Все. Как искать?

– Тебе не приходило в голову, что это может быть ее настоящая мать? – вдруг сказал отец, и я вздрогнула.

Я совершенно выпустила из головы, что у Сони где-то есть родная мать, та, что родила ее и бросила. Вполне вероятно, что она могла отыскать девочку… И сейчас я уже не понимала, какая из версий нравится мне больше – нашедшаяся мамаша или Витя Меченый. В случае со вторым будет, наверное, даже проще. А вот если это все-таки мать, да если она наговорит Соне ерунды – а это легко, ребенок поверит в любую сказку, – то что мне делать тогда? Ее же не уберешь из снайперской винтовки… Хотя… Но нет, я сразу отогнала от себя эту мысль, не хватало еще криминал разводить.

– Я не знаю ни имени, ни фамилии, – удрученно проговорила я, – но можно поехать в детдом. Да, точно! Папа, я еду в детдом, а ты пока не говори Акеле, пусть не знает, ладно? Я быстро!

Вскочив из кресла, я побежала наверх, за считаные минуты оделась и позвонила Никите. Он вчера не уехал в город, остался здесь, и сейчас очень пригодится мне, потому что за руль в таком состоянии мне явно нельзя.

Забравшись на переднее сиденье, я сунула в рот сигарету, закурила и нетерпеливо бросила:

– Поехали!

– Куда? – Никита уже давно ничему не удивлялся, а последние сутки заставили, кажется, всех в доме пересмотреть свое отношение ко многим вещам.

– В детдом поехали, откуда Соню брали.

– Вы думаете?..

– Я ужасно не хочу так думать, Никита, – призналась я, открывая окошко и стряхивая пепел на дорогу, – не хочу – но любая версия должна проверяться. Вдруг это именно так? Соню сегодня видели в городе, Ольга видела, и она спокойно гуляла с чужой теткой. Ты только представь, что именно нужно наговорить нашей Соне, чтобы она поверила?

– Как раз то, что она не ваша дочь.

– Никита, она это знает. И в этой ситуации ей можно сказать только одно – «я твоя настоящая мама, деточка».

Сказав это, я вдруг заплакала навзрыд, выбросив сигарету и закрыв руками лицо. На сотую долю мгновения я представила себе, что больше никогда не увижу Соню, что мне придется отдать ее кому-то – и мне расхотелось жить.

– Да не плачьте вы, Александра Ефимовна, – проговорил Никита, осторожно тронув меня за плечо, – ну, не случилось еще ничего. Сейчас раскиснете, а вам еще с директором разговаривать. Не надо демонстрировать людям свою слабость. Не надо радовать их своим раздавленным видом – даже если вам очень плохо. Соберитесь, вы же умеете! Мне кажется, что это не то… ну, в смысле не мать никакая, вот посмотрите. Семь лет не объявлялась – и вдруг – здрасте? Ну, не смешно! Прекратите, вон салфетки в бардачке, вытирайте лицо.

Я послушно вынула упаковку салфеток, вытерла глаза, нос, мельком глянула в зеркало – господи, ну и видок… Никита прав – я не должна показывать слабость. Если я не сделаю – не сможет никто, я почему-то твердо была уверена в этом. Только я могу найти свою дочь. Только я – значит, мне нельзя распускаться.

Из машины возле ворот детского дома я вышла совершенно другим человеком и, глядя на меня, никто не рискнул бы заподозрить меня в том, что я вообще умею плакать.

Нас долго не пускали, потом появилась директор и практически сразу вспомнила меня:

– Вы ведь Александра Ефимовна Сайгачева, так?

– Да. Вы меня помните?

– Помню? – усмехнулась она. – Не так часто отсюда забирают детей, чтобы я забывала, как выглядят эти люди. Как дела, как Софья? Все хорошо?

– Нет, Диана Аркадьевна, все плохо. Поэтому я здесь. Мы не могли бы поговорить без свидетелей? – Я покосилась на дежурного воспитателя и охранника, с любопытством прислушивавшихся к нашему разговору.

– Конечно, идемте ко мне в кабинет. А молодой человек с вами? – пропуская меня вперед, спросила она.

– Да, это мой телохранитель.

Она пожала плечами и сделала равнодушное лицо, словно в наши дни телохранитель – это что-то обыденное, вроде перчаток.

Мы вошли в кабинет, директор уселась в свое кресло и со скучающим видом уставилась в окно. Мне это поведение показалось странным – к чему бы такая резкая перемена настроения за подъем на один этаж?

– Я вас слушаю, – бросила она, не глядя в нашу сторону.

Я подвинула стул к столу, села и сказала:

– Диана Аркадьевна, покажите мне личное дело Сони, ведь у вас есть копия.

– Зачем вам ее личное дело?

– Мне нужно знать, кто ее родители.

– Зачем? Это не имеет никакого значения сейчас.

– Сейчас? – вцепился Никита. – А когда имело? Когда вы адрес и фамилию усыновителей сливали?

Директриса повернулась к нам так стремительно, что кресло под ней жалобно пискнуло.

– Что-о-о?! Вы что себе позволяете?! – взвизгнула она, и брови ее взметнулись вверх, практически скрывшись под короткой ровной челкой.

– А что – не так?! – не отступал Никита, но я почему-то поняла, что гнев директрисы не наигранный, а вполне натуральный – так орут люди с незапятнанной репутацией, о которой всем хорошо известно.

– Погоди, Никита, сядь. – Я жестом отправила телохранителя на диван, и он послушно сел, однако продолжал буровить директрису недобрым взглядом. – Диана Аркадьевна, вас никто ни в чем не обвиняет. Мне нужно личное дело Сони по другой причине… Она пропала вчера, и я имею все основания считать, что родная мать могла ее похитить.

Лицо директрисы сделалось растерянным, руки задрожали, она полезла в ящик стола и вынула пачку сигарет и пепельницу: