лучшем случае Эдвард будет находиться в вегетативном состоянии. Этим выражением мы называем потерю человеческой сущности: человек уже меньше, чем животное, он становится ближе к овощу — перестает быть разумным. Единственное, что не будет давать Эдварду умереть, — это катетер в его мозге. Изначально его вставили, чтобы дать парню шанс выжить, но сейчас судьба пациента была решена. Стало ясно, что в будущем его не ждет ничего хорошего.

Я вспомнил опыт работы в отделении трансплантации и подумал, что горю семьи могут помочь только две вещи: смысл и цель. Смысл бессмысленной трагедии и цель столь короткой жизни. Если члены его семьи это поймут, им станет гораздо проще жить в будущем, в котором они неизбежно начнут размышлять о неожиданном и трагическом повороте судьбы, который они пережили. Смерть Эдварда могла стать источником жизни для нескольких больных людей. Его мать ничего не знала о возможности отдать органы на пересадку, и мне было запрещено с ней об этом говорить. Его мозг еще не был окончательно мертв, поэтому хирурги-трансплантологи не имели права общаться с ней на эту тему и рассказывать, какое значение органы ее сына могут иметь в жизни других. Я все это прекрасно понимал. Я также понимал и то, что мозг Эдварда перенес настолько серьезную травму, что парень уже никогда не оправится.

Я очень деликатно, мягко, но честно поднял тему трансплантации в разговоре с его матерью. Я рассказал ей все методично и откровенно. Я показал ей правдивое зерно в хороших новостях — и в плохих. Мы очень хорошо друг друга поняли, и между нами зародились связь и доверие. Я объяснил, что смерть временно отступила из-за катетера, который находится внутри черепа Эдварда, а жизнь его тела поддерживается аппаратами.

Читатель, должно быть, помнит о том, что трансплантологи и нейрохирурги не имеют права одновременно общаться с семьей пациента. Представители этих специальностей делают одно дело, но спасают разные жизни, поэтому сложно ждать от них тесного сотрудничества. Чтобы самому понять возможные варианты развития этой ситуации, я встретился с больничным комитетом по этике — бюрократами, не знающими той боли, которую испытывают на передовой. Единственное, что они мне сказали, — это то, что члены семьи не могут просить врачей об эвтаназии. Но они вправе потребовать снять пациента с поддерживающих жизнь аппаратов. Результат, впрочем, будет одинаковым.

Я снова и снова прокручивал в голове свой опыт в отделении трансплантации. Я рассказал матери Эдварда о том, что узнал на примере других людей, я пытался объяснить ей смысл и цель передачи органов на пересадку. То есть сделал все то, что было запрещено правилами больницы и профессиональной этикой. Я рассказал матери о том, что если она попросит меня вынуть из мозга катетер, то мозг погибнет от высокого давления, созданного жидкостью в головном мозге. По сути, как только я выну катетер, Эдвард умрет. Это будет не эвтаназия. Мы не будем вкалывать Эдварду дозу смертельного яда, а уберем один из инструментов, с помощью которого его мозг еще не окончательно умер. Аппарат искусственного дыхания и капельницы мы оставим, чтобы тело ее сына не погибло. А полученные органы спасут семь человек.

Если мы сделаем все именно так, то у матери появится шанс извлечь какой-то смысл из самого жестокого поворота судьбы — потери ребенка. Так мать и невеста Эдварда могли бы избежать патологической скорби, хронической, отравляющей жизнь тоски, в которой они, возможно, погрязнут на долгие годы. Благодаря алхимии трансплантации эта невосполнимая потеря спасет семь жизней. Нередко онкологические больные, пытаясь найти смысл в ужасной ситуации, в которой они оказались, становятся волонтерами в испытаниях новых лекарств. Даже когда сами пациенты знают, что им уже не жить, они хотят, чтобы нашли лекарство, которое поможет другим. Именно поэтому некоторые пациенты, такие как Джейн, отдают свое тело на аутопсию, которую делают сразу после их смерти.

Дэвид Кесслер, работавший с Элизабет Кюблер-Росс, считает, что существует шестая стадия принятия горя — придание смысла. Кесслер уже был экспертом в этой теме, когда горе постигло его самого: его сын умер от передозировки наркотиками в возрасте 21 года. Кесслер считает, что нахождение смысла — это единственное, что может сделать горе не таким беспросветным и даже придать ему некоторую надежду. Это утверждение справедливо для любого несчастья или потери. Придание смысла травме, трагедии и смерти помогает нам жить дальше, а смысл может прийти из самых неожиданных источников.

Мы — творцы своего нарратива, поэтому имеем решающий голос при ответе на вопрос: «Кто я?» Некоторым удается его найти только после собственной смерти, написав посмертный эпилог своей жизни в завещании. Эти люди отдают органы на трансплантацию. Отдают то, что могут, на дело, которое считают правильным. Джейн отдала для исследования свои опухоли. Несмотря на то что рак пережил ее, история Джейн продолжается: ее раковые клетки размножаются, двигая вперед научный прогресс и помогая найти панацею от этого жуткого недуга.

Мать Эдварда попросила меня вынуть катетер. Ее ребенок висел над пропастью, ухватившись за ветку, и она хотела перерубить ее, чтобы он упал. Я нарушил все правила и описал ей процедуру, от которой у меня и сейчас мурашки по телу. Его мать высказала еще одну неожиданную просьбу. Эдвард был ее единственным ребенком и последним из своего рода. Мать хотела, чтобы у нее был шанс стать бабушкой. Я договорился с хирургом-урологом о том, что у Эдварда вырежут яички. Это было прописано в согласии матери на то, чтобы ее сын стал донором. Мать надеялась, что экстракорпоральное оплодотворение (ЭКО) позволит невесте Эдварда забеременеть. Я так никогда и не узнал, осуществились эти планы или нет. Тем не менее я был рад, что мог помочь его семье найти выход из трагической ситуации и обрести надежду.

Я вышел из операционной с яичками Эдварда. У раковины перед входом в другую операционную мыл руки Грег. Мы обменялись взглядами. Мы не заговорили тогда и не обсуждали ту случайную встречу потом. В руках у меня был контейнер, в которых обычно хранят спасающие жизни «запчасти». Но в тот раз там были органы, которые потенциально могли создать новую жизнь.

Похороны Эдварда прошли в небольшом прибрежном городке. Я получил приглашение от его матери. Она публично благодарила меня и называла доктором Джандиалом. Ей было чуть за сорок, а она называла меня доктором и считала опытным нейрохирургом. Я чувствовал, что меня сильно переоценивают. На самом деле мне не удалось спасти ее сына от кровоизлияния в мозг, но тем не менее она была признательна.