— Если у нас будет семья, ты перестанешь сходить с ума.

Говорит это просто с каменным лицом.

— Как боженька смолвил, блядь! — Зло и прямо ей в лицо. — Ну, пиздец вообще! Я, сука, бесплодная тупая злая скотина, но ребенок от спермы чужого мужика меня сразу превратит в лапушку! Я сейчас охуеть вообще, как прозрел.

— Марк, — она строго на меня смотрит. — Ты не слышишь себя со стороны. И не видишь.

— А ты себя слышишь, Мила?! Какой, в жопу, ребенок?! Мне сорок лет, я сраный бесплодный кобель, какие дети, Мила?!

Привезти ее сюда было большой ошибкой.

Вообще приехать туда, где может быть Заяц, было ошибкой.

Но после очередного двухмесячного молчания мне просто хотелось ее увидеть.

Кто же знал, что она заявится под руку с этим малахольным.

— Мы можем воспользоваться услугами суррогатной матери, сейчас многие так делают. — Жена продолжает гнуть свое. — У меня есть подходящие яйцеклетки. Донора выберем вдвоем, чтобы он был похож на тебя. Я какое-то время похожу с накладным животом, потом уеду в Европу на пару месяцев, а вернусь уже с ребенком. Никто ничего не узнает. Сейчас все так трясутся за свою репутацию, что за конфиденциальность можно не волноваться.

— Смотри — подготовилась, как к деловым переговорам: аргументы подобрала, процесс описала. А мне можно будет потрахать мать моих детей? Ну, знаешь, чтобы типа я посублимировал, что заделал ребенка своими силами. А то вдруг в будущем это превратится для всех нас в психотравмирующую ситуацию?

Мила удивленно моргает.

Десять лет живем, а она до сих пор думает, что я тупой качок с татухами. Что любые умные слова в моем лексиконе — это просто случайно, непонятно откуда, и я вообще не понимаю, что они означают.

— Ты не понимаешь… — Мила перестает контролировать ситуацию, теряется. Хоть она только думала, что все на мази, а по факту вообще не надо было открывать рот.

— В свое время у тебя был шанс найти себе быка-осеменителя, — напоминаю я. — Ты сказала, что тебе нужен я. Но, блядь, последние пару лет я каждый месяц слышу, что наш хуевый брак спасет только ребенок. Мила, блядь! — Я хватаю ее за плечи и, оторвав от земли, встряхиваю, чтобы грубо вернуть на место. — Детей нужно делать от, сука, большой любви, понимаешь?! А не потому, что все хуево!

— Отпусти меня! — орет она, хоть мои руки уже давно к ней не прикасаются. — Ты… просто на взводе. Выдохни. Эта девочка все равно тебе не достанется.

— На хуй пошла с глаз!

Хотя бы теперь ей хватает ума не огрызаться.

Я иду за дом, туда, где у Вовки поленница и привезенные свежие пеньки. Обещал наколоть дров — и хорошо, что не успел с этим до приезда Зайца.

Хоть остыну.

Через пять минут уже жарко даже в толстовке, хоть я закатал рукава и не застегивал молнию.

Голова раскалывается.

Мышцы наливаются кровью, и я уже рублю проклятые чушки, словно механический дровосек с заклинившей программой. Поставить, бахнуть, взять другу. Куда летят поленья — хуй его знает.

— Ты косплеишь Челентано? — слышу голос за спиной как раз в тот момент, когда ставлю новое бревно.

Заяц.

Я слышу ее запах даже на расстоянии.

Почти не прицеливаясь, раскалываю деревяшку надвое. Спихиваю лишнее ногой.

Поворачиваюсь всем телом.

Она, бля, издевается?!

Стоит тут в этой дурной куртке, джинсах и — пиздец полный! — розовых кроссовках на тонкой подошве, с косичками.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Заяц, вали отсюда, — очень честно предупреждаю я.

— Я хотела отдать это сама, — смело смотрит мне в глаза, протягивая маленькую коробку в зеленой обертке и с кривым бантом.

— Зай, правда, если я к тебе подойду… В общем, не доводи до греха.

— Не понимаю, о чем вы, Марк Игоревич.

На мгновение ее лицо теряется за облачком пара, которое вырывается из раскрытых губ.

Я просто разжимаю пальцы, даю топору упасть куда-то в вытоптанный снег.

Иду к ней — три шага.

Ровно три.

Пятерней за грудки.

Как глупого бесстрашного зверька.

— Ма… — Она пугается. Но… — Марик… ты чего?

Меня так никто не называл.

Никогда.

Поэтому в жопу все: Милу, малахольного, эту поганую реальность, в которой Заяц мне не обломится никогда, хоть усрись.

Я так жадно ее целую, что зубами об зубы, до боли.

Губы на мгновение немеют.

Заяц пытается сжать губы, но я раскрываю их своими.

— Марик… — теперь уже мне в рот.

Так тихо.

Тише, чем шепотом.

И сама обхватывает мой язык губами, сосет его так, что у меня нервы лопаются с кровавыми брызгами.

Я сейчас сдурею.

Еще немного — и выебу ее раком прямо здесь, и пусть мне Вовка потом хоть башку прострелит.

Алиса начинает легонько ворочаться в моих руках, и я нехотя разжимаю пальцы, хоть желание в башке торчит только одно — бросить ее на плечо и отвезти в свою берлогу. Подальше от этого малахольного.

Только это же Заяц — она такой крик поднимет, что только держись.

У нее в башке до сих пор такой ветер, что порой мне хочется реально хорошенько ей всыпать, чтобы через жопу дошло до головы, что нужно отвечать за последствия своих поступков.

Заяц делает шаг назад, втягивает в рот нижнюю губу и выразительно скребет по ней зубами, как будто хочет что-то распробовать. Пару раз «промахивается», настраивая правильное выражение лица. Палится ну точно как малолетка. Думает, что красные щеки и скачущая грудь ее вообще ни хера не выдают. Что можно провести сорокалетнего мужика с багажом баб за плечами этими детскими фокусами в духе: «Я не поняла, что это было».

— Мне, кстати, понравилось, — немного прищуриваюсь.

— Ничего особенного, — пожимает плечами Алиса. — Но попробовать стоило.