Из девочек с верхнего этажа в ночную смену работала только Волосатая Сью. Свое прозвище она получила за обилие волос на ногах, которые, сколько ни брей, щетинились через крупное плетение черных чулок. Зато ноги у нее были отменные, и клиенты не возражали. Да и вообще Сью была девочка аппетитная. Она с ходу предложила Чаду услуги, безмятежно выслушала отказ и оставила его наедине с бутылкой.

Надо сказать, он надеялся к утру упиться до нужной кондиции, но процесс занял больше времени. То ли по причине крепкого здоровья Чада, то ли Арчи начал разбавлять выпивку. Волосатая Сью вначале появлялась с предложением услуг раз в полчаса, а потом, решив не утруждаться походами вверх-вниз по лестнице, присела за соседний стол да там и уснула. Вскоре должны были подойти остальные ее товарки — к появлению первых посетителей, которые начинали стекаться рано, поскольку до полудня в салуне подавались еще и завтраки (с кофе, вкус которого привел бы в ужас жителя тех стран, где произрастали кофейные бобы).

До этого часа лучше было убраться восвояси, чтобы не наткнуться на знакомых, но Чад так и не достиг той стадии, когда мысли теряют связность, а чувства — остроту. Словно нарочно, чтобы подтвердить, что он выбрал для своей эскапады не самую удачную ночь, на рассвете в салун вошел Спенсер Эванс (наверняка явился проверить, чем занят заклятый враг). Ужасно глупо было оставлять лошадь у коновязи, ведь каждый прохожий мог опознать ее, но Чаду не пришло в голову для начала заглянуть на городскую конюшню. Он был уверен, что исчезнет еще до рассвета.

При виде Спенсера Арчи встрепенулся, но придержал свой язык. В салунах не слишком жаловали Чада и Спенсера одновременно, зная, что это чаще всего кончается ссорой, а то и потасовкой. Но Арчи был всего лишь бармен. Если посыплется битое стекло, это ударит не по его карману.

Для человека изнеженного, каким был Спенсер, столь раннее появление было делом из ряда вон выходящим. Возможно, он пустил по городу слух, что вознаградит парой зеленых того, кто наведет его на Чада, как только тот окажется в городе. Иначе почему чуть не каждый раз, когда тому случалось заходить в салун, там вскоре объявлялся старина Спенсер?

Как обычно, он не дал себе труда притвориться, что заглянул в «О'Малли» случайно.

— Какого черта тебе здесь надо. — с ходу спросил он, пристраиваясь на соседнем табурете.

Чад не удостоил его не только ответом, но и взглядом. Спенсер выругался себе под нос, потом заметил:

— Я тоже не горю желанием с тобой общаться, но приходится, потому что речь идет об одной известной тебе особе. Так что, ты наконец избавил ее от необходимости каждый день лицезреть твою физиономию? Уползаешь под родную колоду? Самое время. Мне надоело беспокоиться о том, как бы ты не начал за ней ухлестывать.

— Отвали! — грубо ответил Чад.

— Вход здесь свободный.

— И места вдоволь, так сделай милость, не дыши мне в лицо!

— Ты такой смешной, когда выпьешь, — хмыкнул Спенсер. — Знаю, знаю, что ест тебя поедом! Получил от ворот поворот? Признайся, это так. Она на тебя не польстилась, и теперь ты топишь горе в стакане.

Чад обратил к своему недругу взгляд, полный мрачной иронии. В том, что он наконец обставил своего многолетнего соперника в погоне за юбкой, было столько черного юмора, что хотелось и смеяться, и плакать. Юбка, которая ему и задаром не нужна и за которой Спенсер готов бежать на край света! Прежде он никогда не выдавал своих предпочтений, а, наоборот, всячески их скрывал. В нем было нечто неприятное, черт возьми, они были так похожи: Спенсер и Аманда! Эти двое заслуживали друг друга больше, чем кто бы то ни было. И надо же ему было затесаться между ними!

В иной ситуации Чад прямо высказал бы Спенсеру, что победа за ним — хотя бы потому, что до сих пор такого не случалось. Один раз поставить этого задаваку на место. Этого бы хватило. Это, быть может, сшибло бы его с пьедестала непобедимого сердцееда.

Но чтобы бросить в лицо «Я победил!», надо прежде всего ощущать себя победителем, а это был не тот случай.

По большому счету они проиграли оба, и меньше всего хотелось вдаваться в объяснения, как и почему. Он и приехал в город только затем, чтобы забыться.

— Уходи, Спенсер, — сказал Чад пустым голосом.

— Уйду, как только получу ответ. Она все еще свободна?

— Если речь о Мэриан, то свободна, да.

— Что еще за Мэриан?

Чад криво усмехнулся, ничуть не удивленный, что это имя ничего не говорит Спенсеру. Тот видел и слышал только Аманду и только то, что касалось Аманды. Возможно, он даже не знал, как зовут ее сестру. Однако если он все-таки заметил Мэриан, то должен был составить о ней то же впечатление, что и сам Чад поначалу.

— Я говорю о старой деве.

— Мне глубоко безразлично, свободна она или замужем, жива или мертва. Вижу, ты изо всех сил нарываешься на драку. Или, может, в душе не желаешь, чтобы я ушел?

Огрызнуться означало дать толчок к ссоре, сказать правду — и того больше. Не то чтобы кулаки Чада не чесались каждый раз при виде Спенсера, но сегодня потасовка не входила в его планы. К тому же он уже успел основательно нагрузиться, а Спенсер был трезв как стеклышко. Чад решил пойти на компромисс: раз уж через пару дней весь город будет знать, что он женится на Аманде Лейтон, молчать об этом глупо, но если говорить, то за бутылкой. Это уравняет шансы в предстоящей драке.

— Я тебе вот что скажу, Спенсер. Возьми бутылку того же, что и я, и поубавь вот до этой отметки. — Чад черкнул ногтем по стеклу. — Потом я тебе исповедуюсь.

— Исповедуешься? — Спенсер с подозрением скосил на него глаз. — Скажите, пожалуйста! Роль исповедника не по мне, приятель, так что продолжай изливать свои печали бутылке.

Он соскочил с табурета и уже был у двери, когда Чад бросил вслед:

— Тем лучше!

Спенсер остановился. Было заметно, что он разрывается между любопытством и первоначальным намерением демонстративно покинуть салун. Наконец любопытство победило.

— Дай-ка мне бутылку того же пойла, Арчи! — крикнул он бармену. — Но если кому-нибудь сболтнешь, что я пил гадость, которую вы тут продаете, я вышибу тебя из города так быстро, что не успеешь чертыхнуться.

Некоторое время он нагонял упущенное. Чад следил за ним вполглаза. Прикинув количество и видя, что бутылка все еще наполовину полна, Спенсер тяжко вздохнул, с отвращением отпил еще и сдвинул обе емкости бок к боку, показывая, что дело сделано.

— Сукин ты сын! — проворчал он. — На что только я из-за тебя не иду! Ну а теперь давай исповедуйся!

— Неплохо пошло, судя по тому, как у тебя заплетается язык.

— Еще минута — и придется выбить из тебя правду.

— Что-то не припомню, чтобы тебе хоть раз удалось из меня что-то выбить. Ладно, ладно, не надо так сверкать глазами! Тебе не понравится то, что услышишь, но можешь утешиться тем, что мне это нравится и того меньше. Идем наружу, не то и часа не пройдет, как новость разойдется по всему городу.