Прихожанка Е.И. Слезкина (та самая, что стала к старости игуменьей в женском монастыре Бюси-ан-От) вспоминает:

«После войны М.Н. переехала в верхний этаж нашего церковного дома – часто она мне говорила, как она благодарна Господу, что ей дано последние годы жизни провести под кровом столь любимого ею храма… А сколько интересных воспоминаний у нее было о России, и как много М.Н. самой пришлось перенести горя и трудностей. И уходили от нее как-то успокоенные, будничная жизнь казалась легче…»

30 октября 1948 года, когда скончалась Мария Николаевна Толстая, хорошо знавший ее священник отец Мефодий так помянул ее перед отпеванием:

«…из хорошей аристократической семьи (княжна Мещерская), она соприкасалась с царским двором и была фрейлиной Императрицы Марии Феодоровны. Много горя перенесла она в жизни: потерю детей, смерть мужа, убийство 15-летней дочери, тюрьму, голод, почти нищенское существование. Но ничто не сломило ее. Она была крепкой веры человек. Как она служила церкви и людям! Приняла тайно монашеский постриг, но это не отдалило ее от людей. Обо всех она помнила, обо всех заботилась… Большой человек была Мария Николаевна, большая и глубокая была жизнь ее души… не только в храме проявлялась ее забота и сочувствие: мы знаем, как она, старая и слабая, отправилась однажды, узнав о душевнобольном человеке, который заперся у себя в комнате верхнего этажа и никого к себе не пускал. Мария Николаевна пошла к нему, он ее впустил, и она содействовала устройству его в больницу. Многое другое мы знаем, но многого мы и не знаем».

«Многого мы и не знаем…»

Помню, как, возвращаясь однажды летом из Сент-Женевьев-де-Буа и отчаявшись дождаться местного автобуса до станции, поднял я руку по старой бродяжьей привычке, и остановилась машина… «Я к станции не еду, я вас подброшу в Париж», – сказала мне по-русски симпатичная средних лет дама, сидевшая за рулем. Оказалось, что это внучка Марьи Николаевны Ольга Павловна Толстая. Дорогой я услышал историю ее отца, Павла Николаевича. Он был из «эмигрантских детей», которых так неудержимо тянуло назад, на родину. А тут еще специально приехал звать изгнанников назад в Россию граф Алексей Николаевич Толстой, известный некогда всей эмиграции писатель. Звал возвращаться, потому что там молочные реки и кисельные берега, и он вот, например, граф, а как сыр в масле катается… Так что Павел Николаевич, измученный ностальгией, и поехал…

– Что, расстреляли? – спросил я.

– Да, – сказала Ольга Павловна. – Откуда вы знаете?

– Догадываюсь… Наслышан…

Сердце у меня сжалось, потому что я подумал о Марье Николаевне, которой было уже тогда за семьдесят: еще сын, еще один… Господи, что за мука…

Парижский Манхэттен Музей Ройбер-Фульда • Память казачьего полка

На бедный пригородный Курбевуа (Courbevoie) наступает с юга парижский Манхэттен 70-х годов прошлого века, стеклянный многобашенный квартал Ла Дефанс. Я посетил этот бетонный лес во время первого своего парижского визита четверть века назад и тогда же понял, что меня не потянет больше ни в Нью-Йорк, ни в Токио. Впрочем, «на вкус, на цвет…».

Самые патриотичные из французов скорбят о том, что так непоправимо испорчен пейзаж, на фоне которого нация получила в свое владение в 1840 году величайшую ценность – прах Наполеона. Иные, менее патриотичные и более оптимистично настроенные граждане, усердно пытаются отыскать, что же тут все-таки уцелело от пейзажа. Среди наиболее выразительных останков называют скульптурный фронтон, украшавший центральное здание швейцарской казармы, построенной в XVIII веке при Людовике XV на нынешней площади Шаррас. Собственно, здания казармы заняты ныне под торговый центр, бассейн, отель и бесчисленные госучреждения (не забудьте, что во Франции больше чиновников, чем в любой европейской стране), но старый фронтон перенесен в парк де Бекон, поближе к берегу Сены. В том же парке восстановлен и павильон Британской Индии со Всемирной парижской выставки 1878 года.

Но пожалуй, самым заметным центром культуры Курбевуа является музей Ройбер-Фульда, который выходит к Сене былым сосновым фасадом шведско-норвежского павильона со все той же Всемирной выставки (вообще, многие бережливые парижане еще раньше, чем москвичи, пощадившие экзотическую сталинскую ВДНХ, поняли, что «ломать не строить»: вспомните хотя бы былой винный павильон, ставший «Ульем», взрастивший Шагала, Сутина, Модильяни и подобранный рачительным Бюше среди разора Всемирной выставки). Главным сокровищем здешнего музея (носящего имя знаменитого министра финансов Ройбер-Фульда) является коллекция рисунков, картин, муляжей и скульптур замечательного французского скульптора эпохи Наполеона III Жана Батиста Карпо (1827–1875), кончившего свои дни в Курбевуа.

Русского путешественника может заинтересовать в Курбевуа и дом № 12-бис на улице Сен-Гийом, где разместилась Ассоциация бывших офицеров казачьего полка русской императорской гвардии. До самой своей смерти в 1989 году Ассоциацию возглавлял полковник Борис Дубенцев. Дом был куплен им в 1925 году, и в этот дом эмигранты-офицеры, в ту пору по большей части железнодорожники, трудившиеся на Восточном вокзале (железнодорожник – это была вполне почетная эмигрантская профессия: сын русского офицера Петя Береговой-Береговуа, дослужившийся у социалистов до поста французского премьер-министра, но не сберегший ни жизнь, ни честь, начинал как рабочий-железнодорожник), скупая, сносили полковые сувениры, вывезенные некогда из Петрограда через Новочеркасск, Константинополь, Белград. В 1931 году в доме на рю Сен-Гийом открылась выставка этих реликвий, но в 1937 году казаки, справедливо опасаясь, что устроенное, скорее всего, советской разведкой правительство Народного фронта может реквизировать их коллекцию и отправить в Москву хозяину (как, похоже, и поступили в 1940 году нацисты с парижской Тургеневской библиотекой), переправили самые ценные реликвии в Бельгию. Однако и нынче выставлены в доме Ассоциации портреты 27 генералов, командовавших полком с самого его основания императором Павлом I, живописные и фотографические портреты русских самодержцев, казацкие униформы, медали и штандарты, портреты атаманов и великого князя Николая Николаевича и т. п. Но о визите в этот уникальный музей следует, конечно, договориться заранее, хотя бы по телефону.

КУРБЕВУА, МНОГОБАШЕННЫЙ КВАРТАЛ ЛА ДЕОРАНС

Римские виллы и новая знать Корсет Марии-Антуанетты • Художники на Сене • Василий Кандинский • Американский госпиталь • Рука молодого Пешкова

Небольшой, но густонаселенный, подобно всем ближним столичным пригородам, городок Нёйи-сюр-Сен (Neuilly-sur-Seine) расположен, как показывает самое его название, на берегу Сены. С юга он граничит с Булонским лесом, а на востоке от него до Триумфальной арки и площади Шарль-де-Голль-Этуаль рукой подать. В общем, положение завидное, привилегированное, таким его, кстати, считали еще и пять веков назад. Нынче, как и в старину, здесь тоже живет чистая публика, живут, так сказать, «более равные». Родиться в Нёйи – это уже привилегия, это словно бы обещает благополучие. В Нёйи и живут и говорят по-особому. И держатся своего клана. А переселиться из какого-нибудь XIII или XX округа в Нёйи – знак преуспеяния… Хотя бывают, конечно, и исключения из общего правила. Консьержка и в Нёйи всего-навсего консьержка.