— Что ты! Наоборот.

— И какая разница? У тебя сломалась душа, прогулки и всякое прочее помогли ей ожить. Ой, ну и мальчик! Если бы у тебя сломалась нога и тебе пришлось бы проходить курс массажа (и, представь, о ужас, массажист оказался бы мужчиной, может, даже красивым), тебе тоже было бы стыдно? Тебе и в голову бы не пришло интересоваться его душевными глубинами. Пустышка, не пустышка, лишь бы дело свое сделал. Вот и Алик свое дело сделал. По собственным, конечно, соображениям, ну то есть он думал, что тебя использует, но тебе-то что с того? Массажист тоже с тебя деньги брал бы, вполне резонно.

— Но я же…

— Что — ты же? Страсть с любовью перепутала? Тоже мне печаль. Наоборот, радоваться надо.

— Чему радоваться? Он же… альфонс. Да?

— Ну альфонс, и что теперь? Чем альфонс хуже массажиста? Твои-то чувства были реальны, разве нет? И какая разница, кто их поджег? Тебе стыдно за свою глупость? А если бы ты сломала ногу, тебе было бы стыдно, что ты месяц хромала, а не побежала немедленно стометровку? Глупость, знаешь ли, иногда — великое благо. Ты прожила этот этап, оставь его позади и иди дальше. Весна наступает независимо от того, есть кто-то рядом с нами или нет. Она же весна, она все равно наступает.

— Дим, я не знаю, что мне теперь делать…

— Если хочешь, можешь потаскать вериги. — Он пнул звенящую металлом горку на наборном паркете. — Можешь и регулярным бичеванием заняться. Но это, поверь, скучно и бессмысленно. Что тебе делать? Жить, Лель. Напокупать себе миллион новых нарядов, выучиться играть на флейте, да боже мой, пойти в подмастерье к стеклодуву!

— К стеклодуву? — медленно повторила она. — Ты… помнишь?

Когда-то она мечтала выучиться на… стекольных дел мастера. Слово «стеклодув» ей не нравилось. Стекольных дел мастер — даже звучит по-другому. Волшебно, чудесно, как хрустальные колокольчики звенят. И не вовсе ведь она фифа безрукая, у нее получалось! Но — не судьба. Ленька ей тогда хорошо объяснил: носить стеклянную бижутерию может себе позволить жена Рокфеллера. Ему же до Рокфеллера далеко, а на их уровне приходится играть по общим правилам, никуда не денешься, носи бриллианты и не морщи носик.

Даже дарить свои поделки кому-то — и то нельзя. Фаберже — можно, Сваровски — пожалуйста (хотя там-то тоже стекло!), а свое рукомесло — ни-ни! Негоже супруге президента гигантского холдинга заниматься… рукомеслом. Не поймут. Noblesse oblige. Положение обязывает.

Но, получается, что сейчас — стало можно?

Дим усмехнулся:

— Еще бы я не помнил. Но мало ли что было сто лет назад. Может, сейчас тебе захочется не в стеклодувы, а, например, в автослесари. Да хоть в парашютисты. Лишь бы интересно было. И, знаешь, на твоем месте я сменил бы имя.

— В смысле?

— Не, не глобально. Александра — это супер, это твое. Но Леля — слишком рыхло, расплывчато, аморфно. Ты из этого уже выросла. Давай я буду звать тебя Алекс, а? Как тебе?

Она покрутила в голове новое звучание. Новое звучание — новый смысл?

— Хм. Пожалуй. — И тут же усмехнулась горько. — Думаешь, имя — то, чего мне не хватает?

— С чего-то надо же начинать. И еще… Пока ты не решила, идти в подмастерья к стеклодуву или к автослесарю, съездила бы куда-нибудь.

— В смысле поплескаться в бирюзовых волнах под ультрамариновым небом?

— Можно и поплескаться. Хотя я о другом. Пусть тебя не пугает то, что я предложу. — Дим окинул ее долгим, каким-то оценивающим взглядом, словно сомневался в чем-то. — Если не готова — значит, ладно. Но мне кажется, самое время.

— Самое время — что?

— Ты уже прочувствовала, что весна и без Леньки наступает, более того — ты и без него способна этой самой весне радоваться. Вы же с ним много по Европе ездили? Вот и поезжай сейчас. По тем местам, где вы гуляли. Или наоборот, куда так и не добрались. Шенген у тебя открытый? Ну и вперед. На первый попавшийся самолет и так далее. Куда глаза глядят, в общем, и куда ноги понесут.

— Куда глаза глядят, — как завороженная повторила Леля.

Хотя на самом деле ей было… страшно.

Говорят, страшно двигаться вперед, мало ли что там. Дурачки. Оглядываться назад — вот это действительно страшно. Что, если те места, где они бродили когда-то с Ленькой, сейчас покажутся Леле… скучными? И у нее не останется ничего.

Может, не рисковать? Может, поехать не в Европу, а — коли Дим предлагает паломничество — на родину? На родину, о которой никто, кроме мамы, не знает? В Атяшево. Как с головой под одеяло — чтобы скрыться от всех болей, от всех ужасов, от всех кошмаров. Но… нет. Это тоже страшно. Вдруг место, которое в детстве представлялось волшебной страной, покажется сейчас обычной деревней? Все-таки Европу Леля помнила гораздо лучше. И если там вдруг станет скучно — значит, так тому и быть. Попрощаться с воспоминаниями — и жить дальше.

* * *

Джинсы, пару рубашек… нет, три рубашки, не так уж много места они занимают. Сарафанчик — длинный, легкий, летящий, невесомый. Шорты… Гм. Не в силах выбрать между «почти до колена» и совсем короткими, Леля бросила в кучку и те и другие. Юбка. Шелковая, расписанная фантастическими цветами и перьями, и главное — невероятно практичная: бог весть, что это был за шелк, с какими добавками, но юбку можно было постирать хоть в раковине вокзального сортира — и надеть через полчаса. И выглядеть роскошно. Ах да, к юбке и шортам надо пару-тройку маечек. И ветровку на случай прохладной погоды. Ну… бельишка чуть-чуть. Купальник. Как можно ехать на Средиземноморье без него?

Кучка на кровати подрастала. Не довольно ли?

Она же не собирается двигаться в… паломничество со связкой чемоданов? Кожаный рюкзачок — не самый маленький, но и не так чтобы здоровенный.

Да, хватит. Если понадобится вечернее платье, она его купит. Не в платьях сейчас дело.

Главное — решить, куда, собственно, отправиться.

Самое соблазнительное — приехать в Пулково и сесть в ближайший (в смысле времени) самолет. Но что, если он будет лететь в Норвегию? Нет-нет.

Скандинавия и вообще Северная Европа скорее пугали, чем привлекали: как приглядишься, тот же Питер, только арабов на улицах куда больше. Не то чтобы Леля как-то не так относилась к арабам, но их замотанные до глаз женщины ее пугали. Кто знает, что там таится, под этими черными покрывалами. Вряд ли дружелюбие. И ладно, если безразличие, а вдруг — ненависть?

Не было у нее сейчас желания отвлекаться на чужие чувства — со своими бы разобраться.

И, конечно, хотелось бы без языковых проблем. Лучше всего у нее обстояли дела с французским, почти не забытым с университетских времен. То ли регулярные приемы в консульствах и представительствах разного рода компаний помогали освежать языковые навыки, то ли просто память у Лели оказалась такая хорошая.

Лучше бы похуже была — сейчас многое, ох, многое хотелось забыть. «Ну-ка, стоп, — скомандовала она самой себе. — Не падай. Не погружайся». Насоветованная Димом поездка — отличная мысль. Занавесить неприятные или болезненные воспоминания новыми впечатлениями.