Ужин с горилкой. Читали стихи. Брежнев много рассказывает. Оказывается, в 1956 году он писал обращение к венгерскому народу от имени Кадара, а потом — отвозил Кадара в Будапешт.

Брежнев не любит сюжетные фильмы. Поэтому после ужина смотрели журналы и очерки.

За подготовку пленума получили по фотоаппарату «Зоркий-10».

Запись 23-го. До обеда Брежнев работает. После едет на охоту. Сидит на вышке и ждет кабана. Пока безрезультатно.

Из рассказов докладчика. С мандатом от Маленкова к ним в соединение прибыл Шолохов. Писать книгу о войне («Они сражались за Родину»). Две недели все было нормально. А потом запил: гармонь, девки и т. д. Резко высказался против тех, кто «ковыряется в истории» (сколько было панфиловцев, был ли залп «Авроры» и др.).

Запись 24-го. Перед входом в «зимний сад» есть небольшая комната, где стоит телевизор плюс стол и несколько стульев. Поскольку я встаю очень рано (5–6 часов), то до завтрака работаю в этой комнате (в своей тесно очень). Неожиданно зашел Брежнев. Попросил рассказать о Мао Цзэдуне.

После могучего обеда катание на тройке. Лошади, снег, машинистки — все как надо. Как-то незаметно, но мы с Вадимом Загладиным выпили за вторую половину дня 5 бутылок коньяка. «Это было явно сверх меры. Я еще порывался работать, хотя следовало бы лечь спать. Кульминация — Андропов ласково уводит меня из кино».

Запись 25-го. Тяжелое утро раскаяния.

Перед завтраком встречаю Андропова.

— Эх вы! Мы-то свои люди, а посмотрели бы на физиономию Пономарева… Советую извиниться перед Леонидом Ильичом.

Я что-то бормочу в ответ.

Разговор с Л. И. — в телевизионной.

— Прошу извинить меня.

— ?

— Я был вчера в кино слишком возбужден.

— Брось ты это. Ерунда. Ну, был веселый. Я это сам люблю.

Андропов обещал «обстоятельно» поговорить в спокойной обстановке, то есть в Москве. Буду ждать…

Обед был назначен в «шалаше». Роскошный деревянный дом в лесу километрах в сорока от Завидова. Камин. Волчьи шкуры. Лакированные пни вместо стульев. Брежнев уложил двух кабанов. Ужин с хоровым пением.

«Сегодняшний день как-то снял неприятный осадок. Но не совсем, конечно».

Запись 26-го. Пономарев и Андропов с утра уехали. Брежнев — на охоту. А мы сидели и до вечера «ловили блох» в тексте.

Писание ответственных документов, тем более в присутствии начальства, создает излишне напряженную, перенасыщенную ответственностью атмосферу. Чтобы уменьшить психологический груз, занимались стихоплетством[8]. В качестве примера — презентация участников.

* * *

Следующий, 1967 год в речевой системе координат был годом юбилейным, годом 50-летия Октября. Но для меня он начинался совсем в другом ключе. Как ни крути, диссертация не помешает. Надо было готовиться к защите. Это означало окончательно распрощаться с бесконечностью и найти тему среди конечных процессов и явлений. Тему подсказала жизнь. Идеологическая пропасть, долгое время разделявшая коммунистов и социал-демократов, стала постепенно сужаться. Причем не социал-демократы превращались в коммунистов, а коммунисты начали двигаться в сторону социал-демократов. Это было интересно. И это было в русле моей работы. Начал собирать материал и старался каждую свободную минуту складывать в диссертационный ящик.

Брежнев стал проявлять интерес к 50-летию где-то, по-моему, в мае. Начало июня встретили на даче Горького. В краткой беседе с Брежневым сымпровизировали примерный план и отправились на природу.

Помешала война на Ближнем Востоке. Разгром израильтянами наших арабских друзей поставил Советский Союз в трудное положение. Срочно был созван пленум ЦК. Диссонансом прозвучало выступление первого секретаря МГК КПСС Николая Григорьевича Егорычева, который выразил сомнение относительно нашей обороноспособности. То есть вторгся в личную епархию генерального секретаря. Егорычева дружно отмутузили и отправили послом в Данию. Ходили разговоры, что за Егорычевым просматривается фигура Шелепина («железного Шурика», как его называли, имея в виду склонность Шелепина к «наведению порядка»).

После всплеска антисионистских эмоций жизнь вошла в юбилейное русло. Но в русло явно неспокойное. Мы оказались в центре интриг и всяких завихрений.

Аппарат протестовал против самого состава группы. Она включала в себя Н. Н. Иноземцева, директора Института мировой экономики и международных отношений, Г. А. Арбатова, руководителя группы консультантов отдела ЦК, В. В. Загладина, заместите ля заведующего международным отделом ЦК, и меня, консультанта отдела. Нашим командиром был определен А. М. Александров-Агентов, помощник Брежнева. С точки зрения аппарата, особенно отделов пропаганды и науки, широкая, многогранная тематика выступления, корпоративная цековская этика требовали подключения к работе над юбилейным докладом гораздо более широкого круга лиц.

Был и другой мотив для недовольства. Цековские радетели «чистоты» марксизма-ленинизма распространяли слухи о «ревизионистском» нутре нашей «банды четырех»[9], о нашем намерении своими сомнительными идеями сбивать с толку «доверчивого Леонида Ильича». Говоря языком начала XXI века, наши недоброжелатели занимались «черным пиаром», сливали на нас компромат.