— Ну дык, попрощаться ж, — всех выручил Гришка, с простецким видом пожавший плечами. — Ты ж знаешь, теть Глаш, у Антохи никого не было, детдомовский он…

— Попрощаться, — фыркнула та, но сигарету бросила и внутрь нас впустила. Я привычно задышала ртом, игнорируя обеспокоенный взгляд участкового. — Ты мне лучше скажи, кто его хоронить будет? За какие шиши? — мы спустились по лестнице в подвал, она распахнула тяжелую железную дверь, пропуская нас вперед: — Что ему здесь, до морковкина заговенья лежать?

Первым шагнул участковый, следом скользнула Ника, затем Гришка и я, последняя, рассудив, что ничего нового уж точно не увижу.

Как оказалось, была не права.

Мы молча и растерянно сгрудились вокруг пустого железного стола. На уровне груди темнели сгустки свернувшейся крови, но за их исключением, ничего не говорило о том, что когда-то здесь лежал труп. В абсолютной тишине я подняла голову и оглядела помещение, но спрятаться здесь (даже допусти я абсурдную мысль, что покойник решит сыграть с нами в прятки) было негде.

— Не поняла, — тоном человека, который пытается не верить в то, что видит, протянула Глафира Алексеевна, подходя ближе. — А жмурик где?

— Это я вас хотел спросить… — нехорошо прищурившись, участковый перевел на нее тяжелый взгляд. Даже мне стало неуютно, хотя я куда более морально устойчива.

— Так же… С вечера же… — опешила она, разводя руками. На лице было написано искреннее удивление. — Смотрела… Да кому он нужен, ирод?!

— Так, давайте наверху разберемся, — чувствуя в голосе женщины приближающуюся истерику, я подхватила ее за локоть, нежно, но твердо уволакивая из морозильника. Участковый и Гришка двинулись следом, Ника осталась, давая мне надежду, что еще не все потеряно. Может, сестра что-то по крови унюхает. Главное, чтобы ей никто не помешал.

Накапав Глафире Алексеевне пустырника и усадив на кушетку, я вопросительно посмотрела на мужчин:

— Будете?

— Не смешно, — отрезал участковый, темнее грозовой тучи. Происходящее явно сидело у него в печенках. — Так, Глаша, давай по порядку… Когда ты морг последний раз проверяла?

— Да вечером же! Часов в пять, домой уходила, все проверила, лежал себе спокойненько! — со слезами на глазах простонала она и икнула от испуга: — Ой, что теперь будет-то, Леш? Что будет? Посадят меня, а?

— Никто тебя не посадит, — возмутился Гришка, с осуждением глядя на Алексея Михайловича, словно тот уже наручники доставал.

— Ага, некуда садить, — ехидно поддакнула я, не удержавшись.

— Ты-то хоть помолчи! — вызверился участковый.

Мы виновато затихли. Алексей Михайлович оглядел сияющий чистотой кабинет, зажмурился, сжав пальцами переносицу, тряхнул головой и, словно решив что-то для себя, резко спросил:

— Ты в морг дверь запираешь?

— Да на ней и замка-то нет, — растерянно отозвалась фельдшер, теребя в руках ватку, которую я на всякий случай смочила в нашатырном спирте.

— Час от часу не легче, — вздохнул мужчина. — Ну а входную?

— Конечно! — возмутилась Глафира Алексеевна.

— И вчера запирала?

— Да!

— Точно!

— Мамой клянусь! — горячо заверила женщина. — И утром все как обычно было, дверь заперта, только…

— Что?! — разом спросили мы.

— Я еще удивилась, — заторопилась фельдшер. — Обычно на два оборота запираю, а тут на один, ну может, это я вчера задумалась, забыла…

— А утром уже ты дверь руками залапала, да потом еще мы, — досадливо бросил участковый, расставаясь с мечтой получить отпечатки. — Дубликаты ключей есть?

— Дома, в столе лежит…

— Точно лежит или давно уже потеряла? — въедливо уточнил Алексей Михайлович, игнорируя осуждающий Гришкин взгляд. Глафира Алексеевна обиженно засопела:

— Ну уж склерозом не страдаю! Я его не трогала уже сто лет в обед, ключей не теряла, куда бы он делся?

— Веди, покажешь, раз не трогала, — не поверил участковый, подталкивая ее к выходу. Мы двинулись было следом, но он бросил выразительный взгляд на морг, и я удержала Гришку за плечо:

— Ника.

Короткого слова хватило, чтобы он остался. А я посмотрела на дверь и пожалела, что не додумалась до этого раньше. Он же оборотень. Пусть неправильный, искусственный, измененный насильно, но… от мертвого оборотня проку гораздо больше, чем от живого. Будь я во второй ипостаси, может, смогла бы учуять след, но на дворе белый день, а снег все усиливается, к вечеру никаких следов не останется…

Черт бы ее побрал!

Разозлившись, я глухо рыкнула. Такое ощущение, что ведьма знает обо всем наперед! Все, что она ни делала — делала раньше, чем мы об этом догадывались!

— Алиса? — нервный голос Гришки заставил меня вздрогнуть.

— Чего? — все еще раздраженно поинтересовалась я, присаживаясь на корточки у порога в надежде учуять хоть малую толику запаха. Пусть след не возьму, но хоть запомню, вдруг да где встречу?

— Твои глаза… — Гришка неуверенно повращал ладонью, и, окончательно смутившись, замолк.

Я покосилась на висевшее на стене зеркало и вздрогнула. Зеленые огоньки, в глубине измененных зрачков полыхали вовсю.

Надо успокоиться. Не хватало еще, чтобы своих напугала…

Долго там Ника будет возиться?!

Словно в ответ на мои воззвания дверь морга распахнулась, являя бледную, с неряшливо обвисшими волосами, сестру. Пожалуй, выглядела она не только на тридцать два, но и на все сорок…

Я понятливо протянула ей ватку с нашатырем, стараясь при этом не дышать.

— Воды, — хрипло пробормотала сестрица, усаживаясь на стул. Звякнула крышка графина, забулькала вода — Гришка протянул стакан, рука его слегка дрожала и глаза были большими, как блюдца, рыская по лицу Ники. Я дождалась, пока он переведет ошалелый взгляд на меня и едва заметно покачала головой. Не сейчас.

— Это не сущность, — первое, что прозвучало от сестрицы, вызвало у меня недоуменно вскинутые брови.

— Ты же сама сказала…

— Я знаю, — огрызнулась Ника устало. Цокая зубами по граненому стакану, она выпила воду до дна и протянула Гришке: — Еще!

И только выпив второй стакан, продолжила:

— Знаю, но это не сущность, а заклинание-активатор. Ваш парнишка уже был изменен, заклинание только подтолкнуло трансформацию.

— Погоди, — нахмурившись, перебила я. — Что значит — изменен? Я бы почувствовала оборотня. Он им не был.

— Человеком тоже, — пожала плечами Ника. Внешность ее постепенно приходила в норму, сестрица бодро огладила волосы, заставляя их блестеть, провела руками по лицу, возвращая личико двадцатилетней профурсетки. — От его крови пахло животным.