– А ну отпусти его, сука! – Кто-то заревел ему на ухо, и тут же раздался детский плач.

Толик будто прозрел. Перед ним действительно сидел мальчик, только не тот, не мертвый. Живой плачущий пацан, у которого есть родители.

– Ах ты, сука!

Первый удар пришелся в челюсть вскользь. Данилов отпустил ребенка и попытался уклониться. Отец мальчика был высок и толст, отчего ужасно неповоротлив. Он смог попасть в Данилова еще раза три, и только один удар причинил ему скорее неудобства, чем боль. Анатолий в ужасе смотрел на собравшихся, будто он каким-то образом проснулся в зале ожидания вместо собственной постели. Толик наконец-то пробился к двери. Кто-то кричал: держите его! Кто-то визжал, а кто-то говорил по телефону.

– Да… – долетело до Толика, – он ребенка хотел убить. Да… Наркоман какой-то…

Данилов выскочил на улицу и побежал в сторону станции. Он не понимал, что произошло, как это могло так выйти. Мертвец обманул его? Единственное, в чем он смог убедить себя с легкостью, так это в том, что выживание сегодняшней ночью не дастся ему так легко, как уход от ответственности за избиение ребенка. Черт! Если бы его жизнь не висела на волоске, он бы проклял себя за выходку в магазине.

– Боялся, что кто-нибудь увидит засохшую соплю на подбородке, – прошептал он. – А сам обосрался прилюдно, перед этим раздевшись догола.

Уже в туалете «Макдоналдса», разглядывая припухший нос, Толик понял: чего бы он там ни натворил, он заступался за Надю. Девушку, которую знал чуть больше месяца, у которой размер форменной рубахи больше его и она не в его вкусе. Он не хотел, чтобы пострадал кто-то другой, кто-то, кто и знать не знает о «девять, десять – вас всех повесят». Он ощупал нос, оттянул нижнее веко и посмотрел на налившийся кровью глаз. Теперь внешний вид у него соответствовал внутреннему. Алкаш алкашом.

Данилов умылся, отмотал бумажное полотенце и вытерся. Самочувствие было не из лучших, и нытье друзей его могло только ухудшить. Зачем бы их ни собирала Наташа, это им не поможет. Им поможет только чудо. Или бог. Толик вырос в семье, где о боге говорили редко, а в церковь ходили только на Пасху. Да, ему нравились куличи и крашеные яйца, но это были атрибуты праздника, и о связи их с богом он даже не задумывался. Рождество отмечалось как продолжение Нового года. И вот приходит такой момент, когда человек задумывается о боге. Момент этот ближе к предсмертной агонии. Человек думает о несправедливости, о бездействии бога. Человек этот сейчас Анатолий. Если затрудняетесь найти виноватых, то виноват непременно бог.

– Богу нет до нас дела, – прошептал Толик. – Ни до одного из нас. – Еще раз посмотрелся в зеркало и вышел из туалета.

Первым он увидел Егора. Тот стоял у прилавка и что-то заказывал. «Как ему что-то еще в горло лезет?» – подумал Данилов и скривился от одной только мысли о еде. Другое дело спиртное. И в горло пройдет, и в голову ударит, и смерть… К сожалению, смерть не отсрочит, но сделает этот процесс безболезненным. Анестезия, черт бы ее побрал!

– Привет.

Толик дернулся. Внутренняя напряженность выдавала его с головой. Но Егор не показал и виду, что заметил это.

– Перекусишь чего?

– Ага, моток стальной проволоки, – произнес Анатолий и нервно хохотнул. – А еще лучше колючей.

Егор хмыкнул, но ни уважения, ни прежнего раболепия в этом не было. Он устал не меньше Толика. Они все устали от безысходности.

– Наташа еще не пришла? – спросил Толик и посмотрел сквозь витраж на улицу. Через дорогу от «Макдоналдса» были торговые палатки с обилием спиртного, так необходимого Данилову.

– Уже там… С Алексеем.

Толик не дослушал. Он уже видел их. Отмахнулся от Авдеева и пошел к столику. С Одинцовым или нет, но Толик собирался спасти Наташу. Если суждено выжить хотя бы одному из них, то пусть это будет она.

С момента, как они вошли в кафе, ей становилось то хуже, то лучше раз семь. Тошнота накатывала, словно приливы, неподвластные фазам луны. Помещение кафе было наполнено запахами. Жареная картошка и мясо, подгорелый лук, аромат духов и лосьонов – столь густой и тяжелый букет запахов сначала забивал дыхательные пути, заставляя дышать чаще, а потом, все-таки проникнув внутрь, переворачивал внутренности, вызывая тошноту. Но это было не все. После получаса нахождения в вонючем кафе Наташа поняла, что ее тошнит даже от звуков. Голоса, эти долбаные голоса ввинчивались в мозг и раздражали, нервировали. Наташа еле сдерживалась, чтобы не вскочить и не сбежать отсюда. Когда к ним подошел Егор, вроде бы все успокоилось, но только он отошел за кофе, Наташу вновь замутило.

Толик подошел незаметно. Кивнул Лешке и присел напротив Наташи.

– Как ты?

Она посмотрела на него и едва не сказала, что терпимо, если сравнивать с ним.

– Хорошо. А ты какой день не просыхаешь?

– Не начинай, Наташ, – скривился Толик и кивнул на Алексея. – А этого что, с работы выгнали?

– По-моему, это не твое дело, – ответил Одинцов.

Данилов скривился еще сильнее, пытаясь выдать эти ужимки за улыбку.

– Конечно, не мое…

– Мальчики, хватит! – прекратила Наташа все попытки Данилова спровоцировать ссору. – Нам еще друг друга поубивать осталось.

Копылова взглянула на Алексея, потом посмотрела на Анатолия, помотала головой, нравоучительно подняла указательный палец вверх и произнесла:

– Нам надо думать, как выбраться.

Наташа встала из-за стола, пошатнулась и, озарив парней вымученной улыбкой, пошла к туалетам. Она боялась, что ее недуг заметит Леша, и тогда от вопросов ей не отвертеться. Но, казалось, никто ничего не заметил. Ребята обсуждали будущую встречу с возможным спасителем. Спасителем? Почему-то Копыловой не верилось в счастливое спасение совсем.

Наташа качнулась и, удержавшись за сушилку для рук, прошла к кабинкам. Головокружение прошло с первым же спазмом боли внизу живота. Наташа едва не упала. Ком, горячий, обжигающий гортань, поднялся вверх. Копылова повернулась к раковине, взглянула на бледное лицо в зеркале и нагнулась, чтобы освободить желудок. В зеркале отразилась кабинка за спиной Наташи. На крышке унитаза стоял босоногий мальчик, отвернувшийся к исписанному кафелю. Он собирался поиграть. Но Наташа выпрямилась, закрыв собой задний вид, а когда она снова нагнулась, чтобы умыться, кабинка была пуста.

Копылова на долю секунды почувствовала чье-то присутствие за спиной, она даже предположила, кто это мог быть, но не обернулась. Она боялась сойти с ума. Сейчас ей казалось, что ей хватит чего-то совсем незначительного, чтобы свихнуться. Она закрыла кран, и новый приступ боли обжег ее внутренности.

«Я умру как Ритка, – подумала Наташа. – Истеку кровью в чужом сортире». И ничего, что Рита умерла не совсем в сортире и не совсем чужом.