– Но хотелось бы тебе заметить, что управлялась она отнюдь не свободными людьми, – бросил ему в лицо Фрейзе.

– Именно так, – ничуть не смутившись, ответил заезжий мавританин. – Разумеется, гребцы на ней были рабы. У меня нет никакого желания отпускать на волю неверных.

– А теперь что, ты стал евреем? – грубо оборвал его Фрейзе.

– Фрейзе! – возмутилась Изольда.

– Я был крещен в детстве, но потом обратился в мусульманство, и теперь я мусульманин. К иудаизму я, как и любой человек, почитающий знания, отношусь с глубочайшим уважением. Все мы – люди Писания.

– Прости нас, – вступилась за Фрейзе Изольда. – Мы сами не в себе из-за того, что нам пришлось пережить. Страх разъедает нам души. Над нами нависла смертельная опасность. И я осмеливаюсь просить тебя о великой милости.

Раду-бей учтиво склонил голову.

– Если дама просит меня о помощи, я не могу отказать ей. Что я должен сделать? – спросил он, словно не замечая ее слабо взбрыкивающих ног и красных башмачков, сочащихся кровью.

– Разрежь мои башмачки. Никто не может снять их с меня, никто не осмеливается. А мне надо от них избавиться. Они заставляют меня танцевать. По силам ли тебе разрезать их и освободить меня?

– Так, чтобы ее не поранить, – предостерег Фрейзе.

– Меч мой остер, он волос на лету разрежет. – Раду-бей нахмурился. – Но вспороть башмачки и не поранить тебя? Хм… Проще уж отрубить тебе ноги по щиколотки, и дело с концом. На культяпках, моя госпожа, не потанцуешь! Готова ли ты пойти на такой риск?

Изольда глубоко вздохнула, села на булыжную мостовую, прислонившись спиной к воротам, и вытянула свои беспокойно подрагивающие ноги.

– Разрежь башмачки, – попросила она. – Хотя бы попытайся. А если не получится – отрежь мне ноги.

Ее слова до глубины души потрясли Раду-бея.

– Ты на самом деле хочешь, чтобы я отрубил тебе ноги? По-моему, это неудачная шутка.

– Разрежь башмачки, – повторила она. – Если получится. Если нет – отрежь мои ноги по щиколотки.

– Боль будет невыносимой, – сказал он, изумленный ее непреклонной решительностью.

– Я знаю.

– Ты истечешь кровью и, возможно, умрешь.

– Я готова рискнуть. А ты должен будешь засвидетельствовать, что жители деревушки, иудеи, всячески отговаривали меня от этой затеи. Если я умру, вынеси меня за ворота, чтобы никто не посмел обвинить их в моей смерти.

Такого мужества он от нее не ожидал.

– Ты превратишься в калеку, – растерянно проговорил он. – Лишишься красоты и грации. Никто не захочет взять тебя в жены.

– Что ж, значит, такова моя злосчастная доля.

Раду-бей перевел взгляд на окостеневшего раввина.

– Да ни одна женщина в мире не согласится лишиться ног!

– Согласится, – угрюмо поправила его Изольда, – чтобы доковылять до дома, свергнуть предателя-брата и отвоевать назад свой замок. Восстановление в правах – вот что мне нужно, а не ноги для танцев.

Раду-бей поглядел на нее с нескрываемым уважением.

– Ты готова остаться безногой, лишь бы одержать победу над братом?

– Да.

Он ухмыльнулся.

– А знаешь, пожалуй, я соглашусь, ибо мой брат тоже мой враг, и я бы, не задумываясь, отдал свои ноги, лишь бы взять над ним верх. Но учти – я могу убить тебя, если нечаянно промахнусь хотя бы на толщину волоска.

– Я умру, если не прекращу танцевать, – отозвалась она. – Лучше умереть, чем бегать за танцорами и, затанцевав себя до смерти, помереть с голоду, как собака.

– Не слишком ли ты высокого о себе мнения? Не слишком ли щепетильна в вопросах чести?

Она не склонила голову, как сделала бы на ее месте скромная благовоспитанная девушка, но открыто, как равная равному, посмотрела ему в глаза:

– Нет, не слишком.

Он обдумал услышанное и улыбнулся.

– Ты мужественная, гордая женщина, – торжественно проговорил он. – Я восхищаюсь тобой. И потому я сделаю то, о чем ты просишь.

– Эй, – вмешался в разговор Фрейзе. – Повремени-ка. Помни, что ты не можешь причинить ей вреда.

Раду-бей насмешливо оглядел его и беспечно ухмыльнулся.

– Ты все слышал. Слышал, что сказала эта юная леди, последовательница Христа. Она попросила срезать с ее ног башмачки, а если это не удастся – отрубить ей ноги. Желание дамы – закон.

Он обернулся к раввину:

– Мне потребуется пара бревен, чтобы приподнять ей ноги. Чтобы я мог как следует размахнуться. И пусть кузнец вскипятит смолу. Если я промахнусь и отрежу ей ноги, надо будет окунуть обрубки в кипящую смолу, чтобы скрепить края раны.

Фрейзе задохнулся от ужаса.

– Клянусь, ты и пальцем не прикоснешься к ней. Ты не причинишь ей боль.

– О, боль будет жуткая, – уверил его Раду-бей. – Думаешь, ей хватит стойкости перетерпеть ее?

Фрейзе перевел взгляд на Изольду, чье посеревшее лицо сливалось с серыми балками ворот.

– Ни у кого в мире не найти такой отваги и стойкости, как у нее, – взорвался Фрейзе, – но калекой она не станет! Даже не думай отхватить ей ноги по щиколотки! Не уверен, что сможешь разрезать башмачки, – лучше и не начинай.

– Я сделаю все, что в моих силах. Верь мне.

От сумрачной улыбки Раду-бея Фрейзе передернуло. Он бросился на колени перед Изольдой.

– Ради всего святого, позволь мне связать тебе ноги и отнести тебя далеко-далеко отсюда. Не дозволяй этому иноземцу дотрагиваться до тебя. Не позволяй ему обнажить свой меч. Неужели ты не понимаешь, что он смеется над нами? Неужели ты не понимаешь, что они – он и эти ужасные люди – сговорились превратить тебя в калеку? А потом – что? Их нельзя будет обвинить: они заявят, что ты сама их об этом попросила.

Белыми губами на мертвенно-бледном лице она прошептала:

– Но ведь я сама их об этом попросила.

Она задрожала, словно внезапный мороз пробрал ее до самых костей.

– Я сама их об этом попросила.

* * *

Ишрак повалила торговца на колени, связала ему руки за спиной веревкой, что была приторочена к седлу ее лошади, и прикрутила их к лодыжкам. Торговец замычал от боли. Рана на его скуле продолжала кровоточить и мучительно ныть.

– Итак, ты отравил меня и отправил Изольду на верную смерть. Теперь объясни, с какой стати мне оставлять тебя в живых?

Ишрак смерила его задумчивым взглядом.

– Прошу тебя, – взмолился он. – Я не замышлял ничего дурного, просто хотел усыпить тебя и выпроводить ее светлость на полдня прогуляться. Возможно, она уже вернулась.