Я слышу топот на лестнице.

Пигалица проносится мимо, под мышкой – стопка бумажек.

– Лили?

– Я к Жюльетте. Она будет мне помогать.

Помогать. Жюльетта.

Я ошарашенно смотрю ей вслед.

Лили Дэли покрыла скамейку лаком.

– Хорошо, что нет дождя, – говорит она, – а то как бы ты ее затаскивала в дом? Хотя у тебя тут есть место.

Она раскидывает руки и кружится на месте.

– У меня дома здесь бы уже стояли три статуи на пьедесталах.

Она берет стул, садится рядом со мной, выглядывает из окна.

– Тут вообще все, на что ни посмотришь, навевает скуку. Я видела у тебя электроорган, умеешь на нем играть? Есть пара песен, что мне совсем на даются. Если хочешь, могу их спеть, сразу поймешь, о чем я. Что думаешь?

– Я не умею играть.

– Зато я умею.

Я не успеваю ответить, как она уже вскочила. Берет партитуры, ставит их на орган, играет пару нот. Пиаф. Смелая девочка. Начинает сразу с самого сложного. Но на одной смелости Пиаф не споешь. Какой голос. Ох, какой голос, Луи. Словно хор из десяти соловьев.

Взяла слишком низко.

Останавливается посреди фразы.

Я поворачиваюсь к ней.

Она молча смотрит на меня.

– Смысл в том, чтобы ты делала замечания.

Она выключает орган, берет партитуры и кладет на колени. Натыкается на фоторамку, стоящую на органе.

– Твоя родственница?

– Сестра. Наша Миа.

– Ох, как бы я хотела иметь сестру.

Она берет рамку, поглаживает и бережно ставит обратно. Встает.

– Но я справляюсь в одиночку, всю свою жизнь. То есть я не хотела, чтобы прозвучало так грустно, ты ведь тоже справляешься? Я бы уже давно с ума сошла на этом стуле, а ты сидишь – и ничего. За это я тебя очень уважаю. И твой брат тоже, полагаю. А что твоя сестра об этом думает? Ей бы стоило приехать подменить тебя. Почему ты так странно смотришь?

Она прижимает ладонь ко рту.

– Прости. Тысяча извинений. Я опять в своем духе, язык без костей. Если бы ты знала, как я иногда сама от этого устаю.

Она глубоко вздыхает.

– Давно это случилось? Ты ее, разумеется, очень любила. Я бы тоже очень любила свою сестру. Кажется, сестры часто ссорятся, но у нас бы все было иначе.

Молчит.

– Нам бы было так хорошо вдвоем, – добавляет она.

Когда видишь, как она смеется, как танцует по твоему дому, легко веришь, что она со всем справится. Ты так думал и обо мне, Луи. Даже наш отец так думал. Ты можешь многого хотеть, но если весь мир против тебя – ты оказываешься в тупике. И я оказалась в тупике. Никто этого не понял. Даже ты, Луи.

– Слишком низко.

Она удивленно смотрит на меня.

– Пиаф. Ты поешь на полтона ниже, чем надо.

Я подхожу к ней. Отсюда тоже видно улицу. Я киваю ей.

– Начни сначала.

Ее лицо. Смотрит и не верит.

– Ты же хочешь в Париж? – спрашиваю я.

Понимаешь ли ты, о чем поешь, так я начинаю. С того, о чем ты всегда меня просил, Луи: сперва перевести текст, потом пересказать. Своими словами, добавляю я. Мои ноги дрожат. Я не впускаю в дом людей, и уж тем более я с ними не разговариваю.

Но можно ли петь Пиаф вполсилы? Или все-таки нет?

– Все или ничего, вот как нужно петь. Иначе собьешься с пути.

Опять удивленный взгляд.

– Ты же не хочешь сбиться с пути, – говорю я.

– Откуда ты черпаешь вдохновение. И почему бы тебе не стать писателем.

– Не раскрывай все свои секреты. Ты должен выиграть эту гонку.

– Ты не только самый опытный среди них всех, ты самый талантливый.

– Самый сильный из всех. Ты.

– А что, у тебя правда нет секретов?

Смех.

Полдень едва наступил, а они уже набрались. Вскоре заходит речь о Жюльетте. Как ужасно, что она все сидит там. В конце концов, Вилфрид, стащи ее с этого стула, и она пойдет за тобой. Я кручусь как уж на сковородке, пытаясь им объяснить, что нет, она за мной не пойдет.

– Хотите знать мой секрет? Для начала, три «Т»: Талант, Техника и, да, Толика удачи. Может подвести живот, может лопнуть шина в неподходящий момент, и будь ты хоть прирожденный гонщик, гонка для тебя закончена. И еще одна «Т»: Тренировки. Именно четвертая – самая важная. При помощи этой четвертой «Т» ты и развиваешь свой талант, и улучшаешь технику, и сводишь неудачу к минимуму.

Они уставились на меня с открытым ртом.

– Четыре «Т». Сам выдумал?

– Ну да, – гордо говорю я, – молодым ребятам надо выучить их наизусть, а то в воскресенье я не возьму их с собой.

Они смеются.

– А ты суров.

– А они что, жалуются?

Совсем нет, наоборот. Каждый день подъезжает еще пара человек. Сперва выпивают, потом заводят разговор. Разумеется, про гонку. Вскоре они смешиваются с завсегдатаями бара, а потом и с остальными посетителями кафе. А я молчу и разливаю пиво.

Что, любой может держать кафе, говорите?

Я сомневаюсь.

– Вилфрид?

Пигалица. Смотрит мрачно.

– Слышу, ты рассказываешь про свои четыре «Т». Они не работают. Я упражняюсь даже по ночам, но ничего не выходит.

Ну черт же возьми. Еще чуть-чуть, и начнет лить слезы. Где Этьен? Если кто и может втолковать, что она преувеличивает, то это он.

Горячее шоколадное молоко. Всегда помогает.

Я быстро иду на кухню. Ставлю молоко на плиту, кидаю в него шоколадку, перемешиваю, пока она не растает, и выливаю в большую кружку. Беру печенье, и вуаля.

– Выпей целиком, – говорю я, – давай. Делай, как говорю.

Она берет у меня кружку и печенье, садится за столик.

Я тоже беру стул.

– Слышал, как ты упражняешься. Звучит отлично.

Она качает головой.

– А что говорит Этьен?

– Что и всегда. Что к нам приедет народ со всех концов страны.

Понимаешь?

Глубоко вздыхает.

– А я буду там стоять совсем одна.

Ее папа. Разумеется, она скучает. На ее месте я бы тоже скучал, особенно сейчас.

– Ты не провалишься от того, что будешь на сцене одна. Наоборот, ты засияешь. Ты понятия не имеешь, как здорово поешь, Лили. Единственное, о чем стоит беспокоиться, – это что у тебя заготовлено недостаточно песен для выхода на бис.