Тогда я взяла себя в руки, Луи. Села на стул, положила руки на колени. Очень долго смотрела на них. Они не причинят никому вреда. Никакого вреда.

Но ты понимаешь, почему я больше не открывала ему дверь. Как бы часто он ни приходил. Потому что это невозможно. Не все.

Но я вот чего еще не понимаю: ты же знаешь дорогу домой наизусть.

Ты мог бы дойти вслепую.

Вот о чем я думаю в темноте, Луи.

Поскорее возвращайся домой.

Если не можешь уснуть, говорила раньше моя мама, просто закрой глаза. Сам не заметишь, как провалишься в сон. Мама, может, тогда и была права, но, если в голове полно мыслей, как ни притворяйся, не уснешь. Потому что у Этьена появились сомнения насчет пигалицы. Хоть у нее голос, с которым можно выиграть Евровидение, она еще должна уметь развлекать публику, говорит он. И мы бы сейчас не сидели как на иголках, если бы я смог убедить Жюльетту. Иголки, ну-ну, это он так пигалицу называет. Имей терпение, говорю я ему, мир не начнет крутиться быстрее по твоему желанию. Я говорю это ради его блага, а в ответ слышу, что я стал таким же хамом, как и сброд в моем баре.

Две вещи, Этьен. Во-первых, не смейся над моими клиентами. Во-вторых, это и твой бар тоже. Иди сюда, давай чего-нибудь выпьем, а завтра хорошенько поработаем. Вот что я ему говорю, а сам еле двигаюсь от перенапряжения. Все из-за тех слов директора банка. Ну да. Я никогда не доводил Луи до изнеможения. Просто он был бы не он, если бы не захотел выложиться для гонки. Все ожидают, что в расцвете лет они на такое вполне способны. С этими словами ко мне подходили люди в баре, а мне хватало смелости смотреть им в глаза в ответ. Но после того что произошло, появляются сомнения, и вот теперь я лежу, глядя в потолок.

И все еще не сплю.

Какое-то время назад Этьен выбрал кубок. Кажется, он метр высотой.

Постарайся, чтобы у тебя хватило сил его удержать, смеялись парни. Говорили, что его нужно поставить прямо на стойку, на месяц уж точно. Я ничего не говорил. И не смеялся. В прошлом году я не рвался выиграть, и не видел ни единой причины, почему должен стать победителем теперь. Из-за того, что нет конкуренции? Это правда, в этот раз у нас нет размаха, но молодых гонщиков недооценивать не стоит. Дай им волю, они бы спали со своими велосипедами в обнимку. Лишь бы перестали капать мне на мозг. Как видят меня, так сразу начинают: ой, а может, нам попробовать то, ой, а может, нам не стоит делать се?

Думайте своей головой, отвечаю им я, если она у вас есть.

Я так просто для смеха сказал, но получил нагоняй от Этьена. Такими темпами ты один поедешь на гонке, сказал он.

По мне, это совсем не плохо. Только велосипед, дорога и я. Но я пообещал людям праздник, а значит, должен его устроить.

Вот отчего я не могу закрыть глаза.

Кто-то лежит на скамейке.

Это солнце. Я закрываю глаза и считаю до десяти. На скамейке все еще кто-то лежит.

Та красивая девчонка. И она не двигается.

Сердце подскакивает к горлу. Спокойно. Спо-койно. Может быть, она жива. Может быть. Все может быть.

Это первое, что мне сказали в исправительном учреждении. Ты можешь видеть какие-то вещи, которых на самом деле нет, Жюльетта. У некоторых людей такое случается. И они в эти моменты делают что-то и потом об этом не помнят. И очень-очень сильно об этом жалеют.

Вот только я помню каждую секунду. Как легко нож входил в тело моей матери, как она рычала все эти ужасные слова – и мне не оставалось ничего, кроме как продолжать. Они, наверное, думали, что я сумасшедшая, раз вот так запросто говорили мне все эти вещи. Но их мнение быстро изменилось, потому что сумасшедшей я не была. Я сделала то, что должна была сделать.

Я видела, что они думали: какая мать, такая и дочь – и оттого была в ярости целую неделю. Они меня заперли. Ради моего же блага, так они сказали. Когда неделя прошла, они спросили, почему я так сильно разозлилась.

И я страшно испугалась этого вопроса.

Мы тебе поможем, сказали они, мы вернем тебе твою жизнь. Они сдержали слово.

Я научилась терпеть все.

Кроме этого.

Я моргаю. Девчонка больше не лежит на лавке. Она сидит. Она жива. Жива. Лучшее слово в мире.

Вот только ей нельзя там сидеть.

Сейчас придет наш Луи. Вот увидите. И первое, что он захочет, – это сесть на скамейку.

Скамейка.

Весна началась, а скамейка до сих пор не чищена. Он будет так разочарован. Ты что, забыла, Жюльетта. Тут сидит какая-то девчонка, мне что, придется ее спихивать?

Девчонка машет мне.

Что мне делать, Луи? Если помашу в ответ, она через минуту начнет трезвонить в дверь. И если не помашу тоже, говоришь? Я уже это знаю. У нее имя-то есть? Ты часто мне говорил, что у людей есть имена, и надо обращаться к ним по имени. Лили Дэли. Я запомнила, Луи. Стучу по стеклу. Лили Дэли смеется. Словно в мире нет ни одного угла, о который можно ободрать кожу. Она умеет так смеяться, Луи.

А в следующую минуту звенит дверной звонок.

Надо отключить электричество. Может быть, я смогу поспать сегодня ночью. Не будешь спать – сойдешь с ума, говорит доктор.

У Джуди Гарленд спросили однажды, жалеет ли она о чем-то в жизни. Единственной ошибкой было спеть «Over the Rainbow», вот что она ответила.

Она сделала в жизни одну-единственную ошибку. И эта ошибка оказалась так прекрасна.

Я открываю дверь.

Она смотрит на меня с широченной улыбкой.

– С этой скамейки можно разглядеть Францию. А столица Франции?

Ее глаза блестят.

– Ну давай, скажи!

– Париж.

Мой голос. Слишком громкий. Я пугаюсь. Она опять смеется.

– А шалфей помогает, я же говорила?

Она проходит мимо меня в дом.

– И как тебе удается сидеть тут, когда на улице можно смотреть на Францию. Все говорят, ты странная, и они правы. Но только как по мне, это не плохо. Ты же не хочешь быть как все? Уверена, что не хочешь петь, раз голос вернулся? Кстати, тебе привет от Вилфрида.

Она не спрашивая хватает со стола папку.

– Тут твои песни? Можно посмотреть? Ага. Ты вырезаешь его статьи.

– Это для моего брата.

– Твоего брата?

Я киваю.

– Для нашего Луи.

Она смеется, стягивает пальто и осматривает его.

– Ваша скамейка вся грязная, знаешь об этом? Не помешает ее почистить.

Я молчу.

– Ты можешь спокойно говорить. Я не кусаюсь.