— Как это — какая?.. Официантка, какая же еще…

Берл бросился к стойке, к бармену.

— Официантка… — проговорил он, задыхаясь. — Где ваша официантка? Молодая?

— Молодая? — недоуменно переспросил бармен. — У нас одна-единственная официантка. И я не уверен, что она такая уж молодая. Жанет!

Пожилая женщина с подносом обернулась из другого конца кафе.

— Нет-нет, — заторопился Берл. — Я имею в виду другую, блондинку… она еще сидела там, у стойки, рядом вон с тем господином…

Бармен покачал головой: — Но это никакая не официантка, господин. Она была одета очень похоже, это верно. Передник и наколка… я, честно говоря, и сам удивился. Но, понимаете, я не могу диктовать своим клиентам форму одежды. Каждый одевается, как хочет, у нас свободная страна…

За окном затрещали мотоциклы. Помятые рокеры отъезжали на своих «харлеях» от греха подальше.

— Здорово вы их отделали, — усмехнулся бармен. — Даже в одиночку, без друга… А он у вас что-то устал. Еще кофе?

— Нет, налейте двойную «мартеля»… ага, спасибо… А мой друг пусть немного поспит, — Берл одним движением опрокинул в рот янтарную жидкость. — Наверное, видит во сне блондинок. Он их, знаете, очень любит, длинноногих блондинок. Таких, как эта девушка, которая одевается под официантку. Могу поспорить, что ее ноги были последним, на что он пялился перед… ээ-э… перед сном…

Бармен равнодушно кивнул. Берл поставил бокал и вышел из кафе, не оглядываясь. Конечно, его «вели», он чувствовал это всем своим существом. Причем «вели» тонко, чисто, большим количеством высокопрофессиональных людей. Бороться с такой слежкой было очень трудно. Да он и не собирался с ней бороться. Слежка означала контакт, а потерять контакт Берл боялся не меньше своих преследователей. Он также понимал, что пока ему не угрожает никакая опасность. Они его ни за что не тронут. Потому что им нужно выяснить, кто он, точно так же, как ему нужно выяснить, кто они. А еще — потому что им нужен слиток, а добраться до слитка они могут только через него.

Меня зовут Швайншафер. Ничего, господин судья, ничего, улыбайтесь. Ничего страшного. Все улыбаются, а судья что — не человек? Гм… хотя вы… гм… про вас-то я не знаю, но — все равно. Я привык. Не фамилия красит человека, а человек фамилию. Так мой папаша говорил, царствие ему небесное. Род у нас древний, и все Швайншаферы. Были такие, что хотели поменять, да только ничего путного из этого не вышло. Люди-то помнят, людей-то не обманешь. Даже за море уезжали, только чтобы фамилию поменять. И что вы думаете — один черт… извините, сорвалось… я хотел сказать — все равно как-то узнавали. Один уехал в Америку, назвался Беккер. Год прожил, другой, все нормально. Даже булочную открыл, чтобы, значит, никаких подозрений. Вот, мол, до чего я настоящий Беккер!

Только фигушки, накось, вык… гм… извините, господин судья, разговор у меня грубый, необразованный. Что возьмешь с деревенского полицейского? Короче, узнали. Как?.. откуда?.. никто так и не понял. Сорока принесла на хвосте. А уж как узнали, так жизни ему не стало никакой. Засмеяли. Какой ты, говорят, булочник?! Ты же свиней пасешь! Чем ты их погоняешь — багетами? Детям в школе проходу не дают… Беда! Пришлось все взад менять. Продал булочную за бесценок, да и вернулся домой. Швайншафером вернулся, как и был. Как и все мы.

А откуда все идет? — Я вам расскажу. Лет триста назад, а может, и четыреста шло по тем швейцарским местам войско императора. Тогда большая война была, голодуха. Ну и, значит, послали одного солдатика найти для роты жратвы какой-никакой. Это так говорится «найти», господин судья, а на самом-то деле — какое там «найти»! Украсть. Такое безобразие, понимаете. Обычное для голодной армии. В другом месте взяли бы силой. Но в кантоне Вале жили тогда такие ребята — лучше не трожь. За себя постоять умели. Ссориться с ними никто не хотел. Ну, солдатик и умыкнул парочку свиней — вывел потихоньку из хлева, да и погнал в свою роту. Погоняет он их, значит, хворостиной, и тут выходят к нему из-за дерева двое крепких местных парней с дубинками. Стой, говорят, где стоишь. Ты что тут, такой-сякой, с соседскими свиньями делаешь? Солдатик струхнул. Все, думает, кранты. Прибьют тут же, и поминай, как звали. «Я, — говорит. — Я… я…» А они ему: «Видим, что ты. А вот соседские свиньи тут при чем?» И дубинками поигрывают, а сами здоровые, как кабаны. Тут с отчаяния он и ляпнул: «Пасу я их! Соседу вашему помогаю!» Ну, парни, конечно, сразу с копыт попадали. Со смеху. Потому что, где это слыхано, господин судья, чтобы свиней пасли? Полчаса смеялись, пока он, бедняга перед ними навытяжку стоял вместе с крадеными свиньями. А потом и говорят: «Ладно, — говорят, — свинячий пастух. За то, что развеселил ты нас, останешься жить. Но за то, что свиней крадешь, придется тебе побатрачить у нашего викария, во искупление грехов. Годик поработаешь, а потом посмотрим, куда тебя девать. Попробуешь сбежать — догоним, и тогда уже точно порешим. А зваться тебе теперь Швайншафер — свинячий пастух». Вот, оттуда и пошел наш крепкий род, господин судья, от того, самого первого Швайншафера.

Годик он отбатрачил, не беда, да так здесь и прижился. Женился на местной дурнушке, которую замуж никто не брал, завел дом, ну и пошло, и пошло… грошик к грошику золотой копит.

Но из бедности все равно не вылезали — ни он, ни дети его, ни внуки, ни правнуки. Уж больно фамилия несуразная. Так в батраках и ходили. Пока не сподобил милосердный Господь очередного Швайншафера на великое открытие.

Он, значит, рассудил так. Зачем противиться Господней воле? Если уж дал нам Создатель такую фамилию, то так тому и быть — надо пасти свиней. Вопрос только — зачем? Ведь, когда свинья в хлеву валяется, то сало у ней мягкое, нежное, особенно, если зерном кормить. А ежели, наоборот, гонять ее, беднягу, по горкам, то сала, считай что и нету, одно мясо жилистое, как у дикого кабана. Но в том-то и дело, господин судья, что тот умный наш предок придумал пасти свиней слоями. Да, да, то, что слышите — слоями! То есть, месяц дает ей в хлеву отдыхать, а потом месяц по косогору гоняет, прилечь не дает, пасет, то есть. А потом — снова в хлев, во как! Вся округа над ним смеялась. Прямо покатывались, какими только словами не обзывали. А он молчал. Все равно обиднее Швайншафера придумать ничего невозможно. Зато потом, когда зимой заколол он своих свинок и продал ихние окорока на ярмарке в Сьоне, смеялся уже он один, а все остальные молчали. Потому что и сало тоже вышло слоями, как он и думал, тот самый великий Швайншафер! И шло это сало на ярмарке втрое дороже обычного!

С тех пор и пошла нам удача, господин судья. Мало-помалу и соседи смеяться перестали, даже зауважали. Теперь только тот, кто в первый раз слышит, улыбается, как вы, к примеру. А остальным даже и в голову такого не приходит. Для них что Швайншафер, что Мюллер — один хрен. Вот оно как все получилось. И ведь что интересно: другие тоже пробовали свиней пасти, но так, как у нас, ни у кого не выходило. Никогда. Мне эту историю папаша рассказал, а ему дед, а тому — прадед.

— Вот, — говорит, — Йозеф, запомни на всю жизнь и детям своим потом расскажешь.