— Катерина, ты спишь?

— Нет, — шепнула я в ответ.

— Ты должна уехать отсюда первым же автобусом. Возвращайся в Рим.

— Но я не понимаю. Что произошло?

Я не видела ее лица, но ее голос прозвучал отрывисто и резко.

— Джанфранко опозорил мою дочь, — сказала она и, повернувшись ко мне спиной, уткнулась лицом в подушку.

Даже Пьета знала, что в те времена все было совсем по-другому, особенно в Италии. Девушка не могла провести ночь с парнем, если он ей не муж. Думая о Джанфранко Де Маттео, старике за стеклянным прилавком с окороками и кругами сыра, Пьета недоумевала: как могла Изабелла так влюбиться в него, что рискнула ради него своей честью?

В комнату для посетителей вошла медицинская сестра с улыбкой столь же официально-безликой, как и ее форма. По ее лицу ничего нельзя было прочесть.

— Миссис Мартинелли?

— Да, это я. — Кэтрин поспешно вскочила со стула.

— Я пришла сказать, что все прошло хорошо. Мистер Мартинелли сейчас приходит в себя. Ему придется несколько часов пролежать неподвижно, а мы будем периодически проверять его пульс и давление.

— А когда он сможет вернуться домой? — спросила Пьета.

— Не раньше чем через два дня. Мы понаблюдаем за ним, а потом назначим ему лекарства.

— А можно нам увидеть его прямо сейчас? Если что, мы подождем.

Медсестра окинула Кэтрин скептическим взглядом.

— Думаю, будет лучше, если прямо сейчас вы отвезете миссис Мартинелли домой, — сказала она Пьете. — Мне что-то не нравится, как она выглядит. Хорошенько выспитесь, а утром возвращайтесь сюда, когда он встанет на ноги и немного взбодрится.

— Но я чувствую, что должна увидеть его, — настаивала Кэтрин. — Лучше уж я подожду, если вы, конечно, не возражаете.

Медсестра пожала плечами:

— Что ж, дело ваше. Но еще раз повторяю, это вполне рутинная процедура, и у мистера Мартинелли не наблюдается никаких нежелательных реакций, так что вам и в самом деле не о чем волноваться.

— Ну же, мама! — Пьета взяла ее за руку. — И правда, поехали домой. Медсестра права, ты выглядишь просто ужасно. Теперь, когда мы знаем, что папа вне опасности, может, тебе удастся хорошенько выспаться, и ты сразу почувствуешь себя намного лучше.

Мать, видимо, и вправду очень устала. Она заснула прямо в такси и, когда они подъехали к дому, Пьета долго не решалась разбудить ее. Она уложила мать в постель, заварила чаю, но когда принесла чашку наверх, то обнаружила, что Кэтрин снова заснула.

Пьета оставила чай в комнате и прошла в мастерскую. Перспектива работы в одиночестве, без рассказа матери, совсем не привлекала ее, скорее наоборот. В первый раз она пожалела о том, что вызвалась сделать это платье. Адолората и понятия не имеет о том, сколько на него уйдет времени и сил. Она-то уверена, что больше всех занята у себя в «Маленькой Италии», и никогда не оценит по достоинству проделанный Пьетой труд, — и все во имя того, чтобы в день своей свадьбы младшая сестра была неотразима.

Час или два спустя Пьета услышала скрип паркета. Мама проснулась, догадалась она.

— Ты почему встала? — спросила она, когда Кэтрин вошла в мастерскую с чашкой свежего чая в руках.

— Я звонила в больницу. Хотела убедиться, что с папой все в порядке. Они сказали, что он спит и что все нормально. Я не хочу ложиться, так что решила посидеть здесь и немного поболтать с тобой. Я хотела рассказать тебе, что произошло после того, как Джанфранко обесчестил Изабеллу. Я, пока лежала, все думала и думала об этом.

Пьета улыбнулась. Как хорошо, что мама решила продолжить рассказ. Она сгорала от нетерпения узнать, что случилось потом.

— Так ты уехала из Равенно, как тебе велели? — спросила она. — Или все-таки осталась с папой?

Кэтрин устроилась в кресле в углу комнаты и, обхватив чашку ладонями, заговорила:

— Как я могла остаться после того, что произошло? Мне не оставили выбора, я могла только уехать. Им было не до меня.

Едва заслышав поутру чириканье птиц за окном, я соскользнула с постели и разыскала свой рюкзак. Беппи и Изабелла лежали скорчившись — одна на диване, другой на полу. Они даже не пошевелились, когда я на цыпочках прокралась мимо них и выскользнула за дверь. Меня очень напугали события минувшего дня, и мне не хотелось становиться свидетелем новых семейных драм. Так что я предпочла уйти не попрощавшись.

По дороге в Рим я пыталась сосредоточиться исключительно на практических вопросах; подсчитывала, сколько у меня осталось денег, прикидывала, как еще я смогу заработать и где буду жить. Но стоило мне вообразить, как Беппи проснется и увидит, что меня нет, или подумать о том, что я снова увижу его неведомо когда, а может, и вовсе больше не увижу, я невольно заливалась слезами и прятала лицо.

Сидя в поезде, увозившем меня в столицу, я чувствовала себя полководцем, проигравшим решающую битву. Я, разумеется, подозревала, что Джанфранко все это нарочно подстроил. Иначе зачем ему проводить ночь с Изабеллой, если он не любил ее и не собирался на ней жениться?

Сразу по прибытии в Рим я отправилась в бар Анастасио. И обрадовалась, очутившись в привычной обстановке, — зеркала, хром, уютные красные кабинки. Поскольку за эти несколько дней в моей жизни произошли огромные перемены, я полагала, что и окружающий меня мир тоже должен был бесповоротно измениться. Но бар Анастасио остался прежним, разумеется.

Казалось, он очень мне обрадовался, даже расцеловал в обе щеки.

— Маргарет тебя искала, — объявил он. — Она уже вернулась из Баттипальи и поселилась у синьоры Люси.

Я так обрадовалась, что, в свою очередь, едва не расцеловала его. Маргарет вернулась в Рим, значит, мои дела не так уж плохи. Схватив в охапку свой рюкзак, я вихрем промчалась по улице и взлетела вверх по темной лестнице. Одна из девушек синьоры Люси отворила, услышав мой стук в массивную деревянную дверь.

— Чао, красавица, — приветствовала она меня, как ни в чем не бывало.

Я нашла Маргарет в комнате, меньшей по размеру по сравнению с нашими прежними апартаментами. Казалось, она тоже очень мне обрадовалась. Мы уселись рядом на одной из узких односпальных кроватей, прислонились к стене и говорили, говорили, пока не охрипли.

Выяснилось, что в Баттипалье ей пришлось несладко. Так называемый летний дом семейки богачей оказался старым и обветшалым и вдобавок кишел мышами. Дети совсем одичали и отбились от рук, а ее заставляли бегать за ними с утра и до вечера. Но что самое ужасное, ее каждый день заставляли надевать эту ужасную накрахмаленную белую форму, и, когда она отправлялась покататься на велосипеде часок-другой, что было ее единственным развлечением, подол ее длинной юбки неизменно застревал между спицами.

— С меня хватит. Мне уже осточертело нянчиться с ребятишками, — сказала она. — Завтра утром уволюсь.