Примерно в то же время, как Сьюзен Вэйн-Темпест отправилась в изгнание, Берти пришлось разбираться и с письмами Баруччи[231] – записками, адресованными парижской кокотке. Тот факт, что он заплатил шантажисту огромные деньги, подтверждает его горячее желание избежать огласки в газетах.

Берти находился под огнем прессы и из-за своих безумных трат на приятные роскошества. Отлученный от Франции, в то лето он развлекался в казино на немецком спа-курорте Бад-Хомбург (с симпатиями во франко-прусском конфликте было покончено), и ходили слухи, что он здорово проигрался. «Рейнольдс Ньюспейпер», охочий до скандалов английский еженедельник, принадлежащий борцу с привилегиями по имени Рейнольдс (ожидаемо), пригвоздил Берти к позорному столбу за то, что он швырял на ветер золото, «добытое потом и кровью британского рабочего человека, в то время как сам не наработал и на полпенса». Заголовки о «королевских особах, проматывающих наши деньги, пока мы голодаем» – сильные аргументы в пользу республиканизма в любое время, и XIX век не был исключением.

Кампанию, призывающую к созданию в Британии республики по образцу французской, возглавляли активист радикального либерального движения Джозеф Чемберлен (отец будущего премьер-министра, Невилла, который в 1938 году подпишет с Гитлером печально известный документ[232]) и депутат-либерал парламента Чарльз Дилк, из уст которого звучали настойчивые призывы положить конец «политической коррупции, которая царит в нынешней монархии». Эти воинственные молодые политики и их партии были решительно настроены реформировать консервативную Англию, и публичная порка была эффективным инструментом в их арсенале, особенно когда мишенью оказывался Берти.

Пока слухи о амурных похождениях принца и его азартных играх в Германии ширились и обрастали красочными подробностями, Берти навлек на себя еще больше неприятностей, пригласив к себе в Сандрингем боксера. Нас, живущих в век селебритократии[233], этим не удивишь, но в 1871 году профессиональный бокс в Англии был под запретом. Хотя поговаривали, что принц Уэльский и его дружки-аристократы были частыми зрителями этих кровавых боев без правил и перчаток и спускали там немалые деньги, делая ставки. Приглашением боксера, солдата по имени Чарли Буллер, в свою загородную резиденцию Берти лишь подтвердил слухи и доказал – по крайней мере, в глазах республиканцев, – что он выше законов своей страны.

Возможно, вся эта бравада была вызвана тем, что принца лишили Франции, которая с юношеских лет служила ему отдушиной. А может, так он пытался заглушить боль от потери ребенка и сознания того, что и Александра отныне потеряна для него как женщина. Как бы то ни было, Берти шел по канату над Ниагарой общественного мнения и осенью 1871 года был, как никогда, близок к тому, чтобы сорваться вниз.

II

Канализация – как саундтрек в фильме: если все идет гладко, на нее не обращаешь внимания; когда она становится проблемой, жизнь делается невыносимой. Именно это и произошло в ноябре 1871 года, когда Берти, Александра и десятка два их друзей отправились в Скарборо, на север Йоркшира, чтобы помочь егерям графства справиться с разросшейся популяцией глухарей. Внося свою лепту в восстановление природного баланса, гости морщили носы, ощущая зловонный запах нечистот, что витал вокруг Лондесборо Лодж[234] – поместья лорда Лондесборо, у которого они гостили. Устаревшая канализация, видимо, не справлялась с наплывом гостей, и стоки попадали в питьевую воду, потому что сразу после того, как компания охотников покинула гостеприимный дом, некоторые из них почувствовали серьезное недомогание. Берти слег с лихорадкой, покрылся розовой сыпью и был прикован к постели, откуда швырял в докторов подушками и в бреду бранился так непристойно, что женщины затыкали уши и бросались вон из комнаты.

Когда один из других гостей Скарборо, лорд Честерфилд, умер от тифа, все семейство Берти содрогнулось – почти десять лет назад эта же болезнь унесла жизнь принца Альберта. Впервые за все время Виктория приехала в Сандрингем, и загородный дом Берти превратился в огромную больничную палату XIX века со всеми ее ужасами. Окна были запечатаны, чтобы не пропускать холод, воздух стал спертым, и все монаршее семейство – королева, принц и принцесса Уэльские и прочие королевские отпрыски – едва не отправилось к праотцам из-за утечки газа. Если бы не дядя Джордж, герцог Кембриджский, который извел всех своими жалобами на зловещий запах, никто бы и не подумал вызвать газовую службу.

Тринадцатого декабря, накануне очередной годовщины смерти принца Альберта, казалось, что Берти умрет, тем самым последовав по стопам отца в первый и последний раз в жизни. Из-за сильного приступа кашля он едва не задохнулся. Прогнозы врачей были неутешительными, и они, повинуясь логике того времени, попросили Александру покинуть комнату, опасаясь, что ее присутствие «возбудит» больного. Ей пришлось на четвереньках ползти обратно, чтобы находиться рядом с умирающим мужем.

Но призрак Альберта, видимо, решил, что ему еще рано воссоединяться с непутевым сыном, потому что на следующий день Берти пришел в себя. Он попросил о встрече с матерью и поприветствовал ее не брошенной подушкой, но вежливым «как хорошо, что вы пришли». Температура спала, и кашель – как популяцию глухарей в Скарборо – удалось взять под контроль. Если Виктория и прошептала благодарственную молитву, нетрудно догадаться, чье имя в ней звучало.

Пока Берти был здоров, пресса выказывала чрезвычайную жестокость по отношению к нему. Чего стоила статейка в «Рейнольдс Ньюспейпер», которая встретила смерть королевского младенца Джона нездоровым ликованием: «Мы с большим удовлетворением объявляем о том, что новорожденный ребенок принца и принцессы Уэльских умер, едва появившись на свет, тем самым освободив рабочего человека Англии от необходимости содержать еще одного государственного попрошайку, которых нам и без того хватает». Что ж, политика в ее худшем проявлении!

Затворнице-королеве тоже доставалось – в основном за то, что не смогла воспитать сына в строгости. В биографии Берти Джейн Ридли цитирует убийственные нападки на Викторию прежде лояльного еженедельника «Экономист»: «Самоустранением от всякой общественной жизни королева нанесла почти столько же вреда популярности монархии, сколько ее самые недостойные предшественники своей расточительностью и легкомыслием». Это был намек на предыдущего принца Уэльского, впоследствии короля Георга IV, который запомнился викторианцам моральным вырождением. Вывод напрашивался сам собой – Берти катится в ту же пропасть. Одним словом, атака на монархию шла по всем фронтам.