– Кажется, ты злишься.

Раньше в его словах мне слышался слабый намек на недовольство, но теперь что-то между нами произошло, и Луис сбросил с себя маску – он делится со мной тем сокровенным, что обычно глубоко запрятано в его душе.

– Злишься – это мягко сказано, – отвечает Луис. – Ты бы очень удивилась, если бы узнала, на что способны люди в отчаянии от того, что мечта о справедливом обществе так и не стала реальностью.

– Люди процветают независимо от обстоятельств?

– Что-то вроде этого. Ирония революции заключается в том, что она стремилась искоренить капитализм, предпринимательство, но самым большим наследием революции стало появление новой породы кубинских предпринимателей. На Кубе процветает нелегальный рынок.

– Так где же на Кубе можно найти книги Оруэлла? – спрашиваю я, возвращаясь к началу нашего разговора.

Он слабо улыбается, и я вижу, что его злость утихла.

– Ты забываешь, что я профессор истории.

– Профессор кубинской истории. Я думала, что Кастро не одобряет желание людей изучать причины, стоящие за событиями.

– Разве можно изучать историю без анализа причин? Оруэлл хранится в Национальной библиотеке и других фондах. На Кубе знание не осуждается, осуждаются действия.

– А чтение?

– Чтение поощряется. – Его губы кривятся, и лицо снова приобретает выражение презрения. – Однако мало кто может позволить себе покупать книги, поэтому мы берем их взаймы. Мои студенты учатся в университете бесплатно, и это очень хорошо, но они, имея ограниченный доход, все равно должны платить за учебники, транспорт, еду. Если мы едва сводим концы с концами, мы не можем позволить себе такую роскошь, как покупка книг. Наши возможности ограничены политикой нашего правительства. Суть жизни на Кубе сегодня заключается в том, что мы можем недолго наслаждаться вещами, но мы не можем по-настоящему обладать ими. Эта страна не наша, она просто взята взаймы у Фиделя.

Если раньше я считала его просто привлекательным, то теперь, после его слов, наполненных воодушевлением и страстью, я понимаю, что пропала.

– Неужели все кубинцы так думают и так говорят?

Меня поражает то, что Луис произносит те же самые слова, которые я слышала от кубинцев, живущих в Майами, только они призывают к переменам на Кубе, потягивая эспрессо и закусывая пастелитос[9].

– Некоторые так и делают, но этого недостаточно. – Он понизил голос. – Те из нас, кто хочет большего, предпочитают говорить шепотом.

Луис делает глубокий вдох и наклоняется вперед. Я чувствую его запах, и по моей коже пробегают мурашки. Я отвожу взгляд от его темных сверкающих глаз. Я страстно желаю продолжать слушать его и одновременно пытаюсь возвести между нами непроницаемую стену.

– Когда вынужден жить в постоянной неопределенности, жизнь становится похожа на ад, – говорит Луис. – Благодаря ресторану нам больше не приходится голодать, но как долго это продлится? Правительство контролирует все.

С его прекрасных губ срывается проклятие.

– У нашего государства такой огромный потенциал. Так много возможностей. Но оно каждый раз разбивает наши сердца, когда мы осмеливаемся надеяться на большее. Великая революция Фиделя должна была принести нам равенство. Но огромное количество проблем, существовавших до нее, продолжают существовать до сих пор.

– А каким бы ты хотел видеть это государство? – спрашиваю я, встречаясь с ним взглядом и не в силах отвести глаз. Встречала ли я когда-нибудь такого человека, как он?

Нет.

– Свободным. Демократическим.

Он подносит сигару ко рту, глубоко затягивается и выдыхает облако дыма.

– Мне бы хотелось иметь право голоса. Свободно протестовать, когда я не согласен с тем, что делает мое правительство, и при этом не бояться возмездия. Свободно слушать музыку без страха, что режим обвинит меня в поклонении Западу и за это бросит в тюрьму. Я не хочу целыми днями оглядываться через плечо и гадать, а не является ли мой сосед сотрудником тайной полиции. Не хочу подозревать, что один из моих студентов приходит на лекции только за тем, чтобы шпионить за мной, и если я случайно скажу что-то не то, за мои слова меня арестуют или того хуже.

По спине у меня пробегает холодок. Именно об этом предупреждали мои двоюродные бабушки.

– Я хочу иметь что-то свое, – продолжает Луис. – То, что правительство не сможет отнять у меня, то, что принадлежит только мне. Если мы уедем, правительство войдет в наш дом и произведет инвентаризацию всего имущества, чтобы убедиться, что мы ничего не взяли с собой. Мы не владеем мебелью, предметами, которые были в нашей семье на протяжении многих поколений. Даже фотографии в рамках на стене, сделанные моим дедом, нам не принадлежат.

Желание взять его за руку, чтобы утешить, так сильно, что я протягиваю руку, прежде чем успеваю опомниться. Я отдергиваю руку, мои пальцы сжимаются в кулак. Между нами особая связь, и он не может этого не чувствовать.

Женат. Он женат, Марисоль.

– Я не хочу ни от кого зависеть. Я хочу сам распоряжаться своей жизнью.

Его слова отзываются в моем сердце.

– Я не хочу быть просто статистической единицей, каким меня воспринимает наше правительство. Еще один продовольственный паек, еще один рабочий, еще один кубинец, который несвободен в своей собственной стране.

Мое сердце разрывается от его слов.

– Мы – послушные маленькие солдатики, которые выживают, не привлекая к себе внимания. Я устал надевать форму и притворяться тем, кем я не являюсь. Я устал избегать свободных мыслей, устал хоронить эти мысли, чтобы они не погубили меня или мою семью. Мне тридцать шесть лет, и каждый мой день – это борьба. Я прилагаю усилия, чтобы пережить новый день и удовлетворить свои основные потребности. Я должен заботиться о бабушке, о моей семье, должен сделать так, чтобы на столе была еда. И у меня из-за этой ежедневной борьбы за выживание просто не остается сил на то, чтобы думать о будущем.

– Как ты думаешь, теперь, когда дипломатические отношения укрепились, ситуация улучшится?

– Надеюсь, что так. Но что может измениться? Мы просто станем обслуживать больше туристов и принимать круизные суда? Как во времена Батисты, когда американская мафия со своими отелями и казино управляла Гаваной, а Голливуд использовал это место как свою игровую площадку? Неужели у Кубы нет никаких шансов стать чем-то большим?

Тень падает на его лицо, и я вижу там синяк. Луис потирает подбородок, опустив глаза.

– В Гаване есть рестораны, которые моя бабушка, когда была маленькой девочкой, часто посещала со своей семьей. Теперь только туристы могут позволить себе поесть там. Мы же гости в нашей собственной стране. Второсортные граждане, которым не повезло родиться кубинцами.