Родион посмотрел и стал медленно краснеть, из-за ворота футболки поднялась краснота, залила шею и щёки.

А тут ещё этот повар!.. Он принёс яичницу из трёх яиц и водрузил перед ним. И объявил на весь ресторан:

– Ваша яичница!

Родион готов был сквозь землю провалиться.

– Сделайте мне тоже, пожалуйста, – немедленно вступила Тонечка. – Вот такую же!

– И мне, – поддержал Герман.

У-уф, слава богу. Хорошо, что им тоже захотелось яичницы, а то прямо неудобно.

– Мы решили в кремль сегодня пойти, – Настя деликатно обгладывала ножку. – Родион, пойдешь с нами?

– У них отличный художественный музей, – сказал Даня. – Хочешь чаю с марокканской мятой? Я сам не был, мне папа рассказывал. А мы вчера в интернете посмотрели, сейчас как раз выставка «Красная Атлантида» художников двадцатых годов.

– Только я не поняла, почему она красная, эта Атлантида, – призналась Настя.

– Как почему? – удивился Даня. – Потому что красный был символом эпохи! Революция, большевики, мы красная кавалерия, и про нас былинники речистые ведут рассказ.

– Какой эпохи? – Настя посмотрела на него как на умалишённого. – Двадцатые годы – это сейчас! Сегодня! Две тысячи двадцатый! И где он красный?

– Настька, ты мой позор, – объявила Тонечка. – Это ужасно.

– Да нет, – удивился Даня. – Речь о двадцатых годах прошлого века!

– Когда был конструктивизм? – неожиданно осведомился Родион, и все на него посмотрели.

– Ну да, – сказал Даня. – А ты что, увлекаешься? Я так люблю про это время читать! Вот папе интересней пятидесятые и шестидесятые, а мне как раз двадцатые и тридцатые!

– Да уж больно людоедское время, – добавил Герман.

– Да не с точки зрения людоедства, а с другой!.. Вот конструктивизм, например! Кубизм, всякие новые направления! Маяк опять же, то есть Маяковский. Я раньше больше всех Маяка любил, а потом полюбил Гумилёва.

Настя закатила глаза:

– Короче говоря, пойдёшь?

Родион кивнул.

– Я лично хочу посмотреть картины из жизни помещиков, – продолжала Настя. – Чтоб хорошо этюд сыграть! Боже мой, я на сцене не была уже два дня, это меня просто убивает!

– До смерти не убьёт, – парировал Даня, и Настя запулила в него салфеткой.

Он поймал салфетку, положил рядом с собой и сказал:

– Веди себя прилично.

Для Родиона они оба были словно… с другой планеты. Они так изящно ели, так весело препирались, так красиво рассуждали о непонятном, так хорошо выглядели и пахли, что он никак не мог уложить в голове, что это самые обыкновенные ребята, почти его ровесники!.. Они ничего не боялись, не стеснялись, не жались, они вели себя как хозяева и были очень на месте среди дорогой мебели, красивой посуды, крахмальных скатертей, хрустальных светильников и картин, которые Родиону были непонятны. Он не знал, что такие люди… бывают.

В детдоме все мечтали о том, что их рано или поздно «найдут», словно когда-то потеряли, и о богатстве!.. Вот чтоб много денег! И чтоб сразу! И чтоб хватило на подержанную «бэху» или даже на «мерина». И чтоб переехать в Москву, купить «двушку» и стать бизнесменом. Все девчонки грезили о том, как станут певицами или блогершами и выйдут замуж за богатого. В Москве, разумеется.

Никто не хотел ничем заниматься, никто ничего не любил делать. Только Родион любил рисовать, и ещё одна девчонка Надя любила красить волосы всем куклам, а когда подросла, стала и воспитательницам красить, им нравилось!..

Родион не мечтал ни о Москве, ни о богатстве. Он представлял себе так: хорошо бы научиться что-нибудь делать, ну, например, ремонтировать машины или писать компьютерные программы, чтоб хватало на прожиток и на карандаши и бумагу. Квартира ему полагается от государства, без крыши над головой не останется точно! Он будет работать, чтоб получать заплату, а всё остальное время рисовать.

Просто так, для себя. Ведь невозможно жить и не рисовать!.. Это что ж за жизнь такая?..

Людей, которые бы делали то, что любят – например, как розовощёкая Тоня! – этим зарабатывали и получали бы от этого удовольствие, он никогда не видел и не знал, что они существуют.

Или, к примеру, Даня. Он учит какой-то смутный африканский язык, и ему это нравится! И ещё он любит Маяковского и Гумилёва, просто так, не потому, что задали, а потому что любит.

И Настя! Она собирается смотреть картины, потому что ей хочется хорошо сыграть какой-то там этюд! И на картинах может оказаться нечто, что ей подскажет, как это сделать.

Это было совершенно новым и непонятным для Родиона.

– Если вы хотите в кремль, – сказал Герман сразу всем детям, – отправляйтесь сейчас, пока хороший свет. Завтра по плану музей «Красного Сормова», и если мне удастся договориться, сходите на судостроительный завод.

– Ох, ничего себе! – восхитился Даня. – Правда?! Там же эта яхта знаменитая, «Максим Горький» называется! Она у них на территории до сих пор стоит!

– Там на стапелях как раз три сухогруза собирают, – продолжал Герман. – Один уже почти собрали, а два других в разных стадиях.

– Это страшно интересно, – у Тонечки блестели глаза. – Можно я тоже схожу?

– Можно.

– А откуда ты знаешь про сухогрузы?

Герман усмехнулся, поднимаясь:

– У меня большие связи.

– В этом никто не сомневается.

– Я отъеду к Сергею Петровичу, – сообщил муж, и жена не сразу сообразила, что Сергей Петрович – это подполковник Мишаков. – Мне нужно поговорить… про адвоката.

Тонечка кивнула.

У них как в английском романе: «Он уехал загород по поводу собаки», и это может означать всё, что угодно, например, что герой решил бросить героиню и жениться на другой, или что ушёл на войну и вернётся лет через пять-семь!..

Впрочем, у неё свои планы.

Известий придётся ждать ещё какое-то время, а она пока займётся собственным расследованием. И пусть её муж и его старый друг, то ли вор, то ли повар, не думают, что могут бесконечно водить её за нос!..

– А мне нужно найти экскурсовода, – объявила она. – Чтобы нас сводили на хорошую экскурсию по городу! Нижний – великий город, а мы ничего о нём не знаем!..

Она проводила детей в кремль и поехала на Верхневолжскую набережную, дом пятнадцать.

Кажется, Галина Сергеевна сказала, что Пантелеевы жили в квартире номер восемь.

Набережная, уходившая вправо от памятника Чкалову, была сказочной красоты. На ней славно сочетались купеческие особняки и советский номенклатурный сталинский шик – серый камень, высокие окна, балкончики с балюстрадами.

Тонечка шла по набережной и с удовольствием смотрела по сторонам. День вопреки прогнозам подполковника Мишакова был солнечным и ярким – до боли в глазах. Крутой берег, засыпанный снегом, словно волнами спускался к замёрзшей реке, деревья казались нарисованными тушью на голубом фоне. По расчищенному променаду прогуливались старушки и парочки.