Шелковников, продолжая сжимать бутылки, крикнул:

— Аркадий Михайлович, бежимте! Скорее, а то хуже будет!

Троица побежала вдоль Горлова тупика и выскочила на Новолесную улицу к железной дороге. Здесь на мосту кольцевой окружной дороги друзья попытались отдышаться.

— Бежим! — оглянувшись, истошно завопил Шелковников.

В конце переулка Недобежкин увидел трех кавказцев. Дальше бежать было некуда. Под их ногами громыхал состав пассажирского поезда.

— Прыгай! — приказал Недобежкин Шелковникову.

— Не могу! — умоляюще взглянул юный бомж.

— Прыгай! — сверкнул глазами аспирант.

— Не могу! — выпучил глазки несчастный молодой человек.

— Прыгай! — еще злее приказал Недобежкин.

— Бутылки разобью! — пояснил Шелковников.

— Прыгай, идиот!

Шелковников бросился с бутылками на крышу проходившей внизу электрички и, перекувырнувшись через голову, сохранил целыми две похищенные в кавказском ресторане бутылки.

— Целые! — воскликнул он, увидев перед собой два стеклянных сосуда. — Значит, и я живой. Живой.

Недобежкин и Петушков прыгнули на крышу соседнего вагона, Петушков чуть было не сорвался с крыши, но аспирант успел поймать его кнутом, который, почему-то не проявив своих испепеляющих свойств, словно змея, обернулся вокруг тела аскета и втянул того на крышу. Когда преследователи вбежали на мост, последний вагон пронесся под ними. Пистолетных выстрелов из-за грохота электрички друзья уже не расслышали. Они были спасены.

Через пятнадцать минут беглецы стояли на площади перед Рижским вокзалом. Петушков молча таращился большими синими глазами на Недобежкина и никак не мог вернуть себе дар речи. Сумочка, которую он бережно держал в руках, была изрешечена картечью.

— Книжечки, Аркашенька! Посмотри, что с ними стало! — вдруг запричитал Сергей Сергеевич и сам обрадовался, услышав свой трясущийся голосок. Но, главное, он мог снова говорить.

— А этим хоть бы что! — с торжеством заявил Витя. — Во дают! Я об вагон так спиной приложился, думал, костей не соберу, а им хоть бы что!

— Смотри, Аркаша, с Иоанном Златоустом что сделали. Смотри. — Петушков раскрыл фолиант и из серединки достал трясущимися пальцами обрубок металла. — Ив милицию за явить нельзя, они нас точно ухлопают. Что же теперь с нами будет, Аркадий, мы же тюрьму разгромили, арестантов выпустили, человека убили, а может быть, даже нескольких! — Петушкова, только что радовавшегося спасению, обуял ужас.

Недобежкин наморщил лоб, не слушая постника и нестяжателя. Он вспомнил, как алым пламенем вспыхнули и сгорели под ударами его кнута двое из преследователей. Опять он невольно стал убийцей.

«Не убий, не убий!» — я нарушил главную заповедь, — мучился он про себя страшным вопросом. — «Но я же не виноват! Они хотели нас убить, я только защищался». — «Виноват, виноват, — твердила его совесть. — Ты, когда полез в этот ресторан, уже понимал, что может случиться и такое. Вот оно и случилось. Ушел бы, когда они тебя просили подобру-поздорову, а ты нарвался на „спецобслуживание“ и теперь стал убийцей…»

— Аки львы рыкающие! Аки львы рыкающие! — причитал Петушков, вспомнив кавказцев. — За что они нас? — наконец услышал Недобежкин слова друга.

— За то, что сунули нос, куда не следует, вот и получили «спецобслуживание».

— Как ты их гранатами, гранатами! — восхитился Витя, представляя, как живописно он будет докладывать Дюкову о проделках Недобежкина в ресторане и тюрьме. — Я думал, нам конец! А нам — хоть бы что. И в тюрьме опять как дал, как дал — во здорово, аж стены рухнули. Чуму Зверева освободили, самого Чуму Зверева!

Не чуждый артистизма бомж все больше и больше проникался верой во всесилие своего господина, считая его одним из главарей преступного мира, он даже дерзнул назвать его в припадке верноподданнических чувств на «ты», но понял, что этого, пожалуй, по той субординации, которую он правильно учуял с самого начала, делать было нельзя.

— Вы, Аркадий Михайлович, гений!.. — Витя сощурился, придумывая, в какой бы области назвать гением Недобежкина, но не нашелся и для округлости фразы решил поклясться. — Ей-богу, гений! Только кости немного болят, но сегодня легче.

Намного легче, а вчера, думал, помру. Прыгал, думаю: «Мама! Зачем ты меня родила на такие муки!», а как перекувыркнулся через голову и мягонько так приземлился, да не сорвался с крыши, обрадовался: «Жить можно! Хорошо! Солнце! Они палят вслед, а нам хоть бы что!»

Петушков машинально повторил за белобрысым:

— А нам хоть бы что!

Он снова стал разглядывать свою сумочку.

— Я, пожалуй, пойду, Аркашенька, мне надо душу в покойное состояние привести, здесь храм поблизости есть. Душа смутилась. Бесы, бесы вокруг тебя, Аркадий, бесы обступили! — вдруг запророчествовал Петушков. — Погибнешь ты ни за что. Беги в храм!.. Аркадий, средь «стремнины огненной остров зелен есть храм!..».

— Там они нас точно вычислят по твоей церковнославянской бороде и шлепнут! Я предлагаю жить как жили. Сейчас они разберутся, что перепутали нас, и все будет в порядке.

Что ты, Серега, раскудахтался, как мокрая курица? «Петушков — это звучит бодро!» Церковный человек! Пойдем с нами! Какие у тебя грехи? И грехов-то никаких толковых нет. Не ты же двух «чурок» замочил, а я.

— Что ты говоришь, Аркадий, Господь с тобой. Ты не «чурок» замочил, а двух людей, две души божие загубил.

Петушков приободрился, в нем проснулся пророк, обличитель.

— Они хоть и нехристианский народ, но требуют уважения, и я тебя очень прошу, оставь свое высокомерие, не называй, пожалуйста, представителей восточных народов «чурками». И слово-то какое — «замочил», стыдись, Аркадий, этой пошлости слов. Наш великий русский язык!..

— Тьфу! — плюнул Недобежкин. — Ты что, Сережа, с ума спятил, сейчас мне про великий русский язык толковать? Нам сматываться отсюда надо, они же по следу электрички сейчас прямехонько к нам прикатят, а ты мне мораль читаешь. Тебя хлебом не корми, дай только повод мораль другому почитать.

И тут Недобежкин рассмеялся, подумав: «Что это я всерьез к его манной каше отношусь: „грешки, бесы, покайся“? Он же меня ловит, как рыбку на блесну, на эти позолоченные словечки. Он побежит за мной, как собака за колбасой, у меня же деньги в кармане, у меня два чемодана бриллиантов дома. У меня же кнут на запястье!»

— Вот-вот-с, — вдруг раздался в его мозгу голосок Битого, — у вас кнутик-с есть, а вы с ними цацкаетесь.

— Ты где же был? — рассердился Недобежкин на Битого. — Такие дела происходят, нас чуть из пулеметов не перебили, а ты куда-то исчез.

— Боялся вас лишний раз побеспокоить. Это со мной бывает, в самый нужный момент хвать, а меня и нет-с, вам и самому думать приходится, как выпутываться. Зато вы тоже-с будете битым, за одного битого двух небитых дают, так что я пока исчезну, мы еще поговорим. Приодеться бы вам надо!