И снова он приземлился возле сяолюй и их лучников, все еще держащих наготове луки. Огонь рассыпал искры у него за спиной, когда он приземлился в полудюжине шагов от императора. Военачальник алтаев посмотрел на Тэ-куаня, и в неровном, колеблющемся свете его взгляд никто бы не назвал покорным при всем желании.

Он снова пустился в пляс обратно по кругу, вращаясь и кружась, пригибаясь и высоко подпрыгивая, вытянув правую руку, и снова в ней можно было представить себе меч, когда он приблизился к факелам и обошел вокруг них, он по-прежнему двигался не как танцор, а как воин в бою. Он делал выпады, падал на колени, перекатывался, вскакивал и мчался дальше. Император Тэ-куань произнес очень спокойно (в свою очередь, глядя прямо перед собой):

– Его следует убить, когда это закончится. Скажи лучникам.

И так же тихо Яо-кань, его самый доверенный советник из его племенной группы, его товарищ по детским играм, ответил:

– Нет, мой повелитель. Они сделали то, о чем мы просили. Он пляшет.

– Он не пляшет, – ответил император сяолюй.

– Пляшет! Он молод, великий вождь, нам понадобится его гордость и мастерство. Вспомни, что корейнцы на своем полуострове сейчас стали агрессивными. Возможно, весной они двинутся на юг. Мы об этом говорили. Алтаи будут нашей первой линией обороны от них.

– Алтаи – возможно. Но не этот, – возразил Тэ-куин. – Посмотри в его глаза.

– Его глаза? Это ночь, мой повелитель, горят факелы, мы все выпили. Ты заставил его покориться. Мы должны оставить этим племенам остатки гордости, если хотим их использовать. Нам они нужны сильными.

– Я хочу, чтобы этот умер.

– Тогда у нас здесь начнется война, и от этого никто не выиграет.

– Я выиграю. От его смерти.

– Великий вождь, брат… Я тебя умоляю.

Вань’йэнь по-прежнему находился по другую сторону от костра, продолжал двигаться и вращаться. Он был рядом с тем местом, где сидели вожди цзэни. Весной между ними шли сражения. Это предстояло уладить. Точнее, последствия этого. Не сейчас, утром.

Император сяолюй взглянул налево, на своего двоюродного брата, на своего спутника.

– Это твой совет? Мы должны это допустить?

– Это мой совет. Когда ты встанешь, чтобы поблагодарить племена, смотри только на его кагана. Не бросай ни одного взгляда на этого воина, когда он сядет. Пускай думают, что это тебя забавляло, эта игра юноши в войну.

– Он не такой уж юный.

– Тем лучше. Он будет сражаться для тебя с корейнцами, если они придут!

Император несколько мгновений молчал.

– Мы завтра решим вопрос в пользу цзэни?

– Конечно, – ответил его двоюродный брат. – И это покажет алтаям, кому принадлежит власть. И где предел их наглости, – его двоюродный брат улыбнулся. – Я видел женщин цзэни. Ходил туда сегодня после полудня. Я выбрал для тебя двух из них на сегодняшнюю ночь, если пожелаешь. Они поднимут тебе испорченное настроение.

Император отвел взгляд. Он смотрел, как военачальник алтаев закончил танец. Не последовало ни аплодисментов, ни смеха. Племена ждали. Его ждали.

– Очень хорошо, – произнес император Тэ-куань. – Я последую твоему совету.

Он произнес это осенью, на траве, под звездной рекой.

Поднял свою чашу с того места, куда перед тем поставил. Встал, чтобы выразить свое одобрение танцами, которые исполнили для него в ту ночь.

Наблюдая и слушая, его советник глубоко вздохнул, радуясь, что усмирил ярость императора, избежал противостояния, которое – наверняка – привело бы к необходимости убить кагана алтаев и все их посольство, что ослабило бы племя и изменило равновесие сил здесь, на востоке.

«Необходимо, – думал он, – придерживаться более широких взглядов в этой игре империй, подвластных племен и врагов на юге, на западе и на дальнем востоке. Необходимо давать мудрые советы злым, вспыльчивым императорам, лишенным, может быть, собственного предвидения». С некоторой жалостью к себе он думал о бремени той роли, которая досталась ему.

Убить военачальника алтаев? На собрании племен? Яо-кань незаметно покачал головой. «Нам, сяолюй, – подумал он, – предстоит пройти еще долгий путь, прежде чем мы поймем природу империи».

«Я сделаю, что смогу», – подумал он, а затем сделал глоток (умеренный) из своей чаши.

Очень скоро, через совсем короткое для таких важных событий время, он и его двоюродный брат, император, окажутся закопанными в землю по шею, в сухой траве, в полдень, в середине лета.

Послащенная кровь будет литься на их головы и в рты, которые для этого насильно откроют. Их руки будут связаны и засыпаны утрамбованной землей. Они смогут только мотать головами из стороны в сторону и кричать. Рядом будет находиться большой муравейник. Крики, разумеется, позволят муравьям забираться к ним в рот.

Вожди алтаев, в том числе их военачальник и его брат, будут сидеть вокруг, почти так же, как сейчас, но при солнечном свете, и смотреть, как муравьи пожирают головы двух сяолюй, превращают в черепа. Это произойдет очень быстро.

Последующие события тоже будут разворачиваться быстро.

Пройдет много лет, и катайские поэты и остряки назовут Четыре самых пагубных ошибки.

Даже величайшие реки, с грохотом впадающие или широко разливающиеся перед впадением в равнодушное, принимающее их море, начинаются как мелкие ручейки, иногда при лунном свете.

Две вещи изменили Дайяня в ту ветреную, холодную зиму, которая уже почти закончилась.

На болотах у них были кров и еда, хотя стихии и могли доставлять им неприятности. В деревянных лачугах и бараках за сетью каналов и лабиринтами водных путей им жилось лучше многих.

Солдаты уже не рисковали соваться на предательские болотные тропы. Дважды в недавнем прошлом они это делали, получив приказ очистить болота от разбойников, и их прогнали оттуда, растерянных и безнадежно плутавших среди сложного, все время меняющегося чередования воды и мокрой земли. Они гибли целыми группами, многие утонули до того, как оставшиеся отступили. После второй попытки они больше не приходили.

Разбойники на болотах наблюдали, как земля вдоль Великой реки, которая в этом месте очень широкая, медленно согревалась с приближением весны. Дальнего берега в туманные дни даже не было видно. Певчие птицы вернулись, дикие гуси летели на север неровными клиньями. Они видели длинноногих журавлей, которые садились и снова взлетали. Наступил брачный сезон. Появились лисы.

Дайянь любил журавлей, но они влияли на его настроение – из-за того, что они значили в поэзии, в изображениях на сосудах для вина, чайных чашках, картинах. Символ. Верность. Когда-то его учили таким вещам. В другой жизни.

Он наблюдал все это – иногда вместе с другими, а иногда отдельно; он искал пространство и тишину под небесами, на плоских болотах. После стольких лет он стал здесь вожаком, хоть и был еще молод для этого. Никто лучше него не владел луком. Разбойники устраивали соревнования, и не было никого лучше него.