— Ужас какой, ничего не поменялось! Одна извилина, и та от колпака. Да поставь ты меня уже!

Федька завалил меня на все тот же старый хирургический топчан и продолжал душить в объятиях.

— Блин, Ленка, ты ж просто в самом соку!

— Отстань ты, орангутанг беременный.

— Так, надо это дело обмыть! Какой сегодня вечер, а, Сухарев?! Замечательный вечер! Ты где ее нашел?

Славка сидел за столом, улыбался и выглядел совершенно потерянным. Наверное, так же, как и я.

— В пробке нашел. На Обводном. Пару часов назад.

— Вот она, судьба-судьбинушка наша… эх… Народ, наливай!

Федька достал из шкафа еще две тарелки. Сели, налили, подняли рюмки. Стас молча и очень серьезно смотрел то на меня, то на Славку; Светка плакала, Федька почему-то стал подвывать марш Мендельсона. Выпили и принялись за картошку. После рюмки Стас наконец-то открыл рот:

— Придурок ты все-таки, Сухарев.

Славка не проявлял ни грамма агрессивности.

— Придурок так придурок.

— И даже не спросишь, почему.

— Ну, почему?

— Уже которое дежурство на халяву тут питаешься. И не только питаешься, но и пьешь дорогой коньяк, сволочь.

— Прости, в воскресенье принесу.

— Да ладно, черт с тобой, лежачих не бьют. Давайте еще по одной.

Снова выпили, поставили бутылочку в шкаф, и поток новостей начался. Светка нарожала двух пацанов, при этом не отходила от станка даже на пару месяцев — теперь дети на бабушке, а кардиология все так же, на Светке. Стас начал оперировать пищевод, делал это очень успешно и даже претворил в жизнь пару новых методик при химических ожогах пищевода, а Федька просто царствовал и поднимал свой волшебный скальпель только в случаях невероятной сложности. Потом перешли на меня, Светке очень не терпелось перебить поток мужского самолюбования.

— Ленчик, как у тебя?

— Работаю в клинике у Ефимова. Помните, в Первом Меде на кафедре эндокринологии работал. Тихо и спокойно.

— Молодец. Не то что мы, дураки. Все никак не угомонимся.

— Это вы молодцы, Светка.

— Да о чем ты! Чем дальше, тем хуже, правда. Народ сходит с ума, и родная бесплатная медицина тоже, не отстает. А Сухарев, ты слышала? Ты хоть рассказал, Славка? Он же теперь наша звезда! Входит в тройку самых известных нейрохирургов Европы. И самый молодой!

Славка совсем не притворно скривился.

— Светка, засохни. Нас, чикатил, как собак нерезаных. Правда, Елена Андреевна?

— Что правда, то правда. Светка, что в эндокринологии творится?

— Ой, заведка твоя слегла с инсультом, ужас. Теперь Васильчиков исполняющий обязанности, он в прошлом году защитился. Высидел-таки. Не умом, так жопой. Развелась я с ним, короче говоря.

— Про жопу Васильчикова без комментариев, да и про мозги тоже. Правильно сделала, что развелась.

— Ленка, а может, возьмешь пару дежурств? Так, для поддержания тонуса?

— Нет, не хочу, ребята. Уже привыкла спать по ночам. От недосыпа у нас, у теток, морда портится.

— И правильно, Ленка. Это я так, по старой памяти. Такие были времена классные.

— Самые лучшие. И мы все тоже, самые лучшие были. Помните, как начмед на пятиминутке называл — «опасная банда»!

Вспомнили про Костика. Я поделилась информацией о его головокружительной бизнес-карьере; о том, что никак не бросит курить и кашляет уже как паровоз; народ посочувствовал и однозначно постановил, что лучше Костика реаниматологов не было, нет и не будет. Потом прошлись по всем отделениям, много еще кого обсудили; целый час пролетел незаметно. Около одиннадцати затрещал местный телефон, и тут же всплыли старые рефлексы:

Ух ты, целый час просидели. Не к добру.

Народ тягостно засобирался; Светку ждали у нее в корпусе на два инфаркта, мужиков — на какой-то тяжелый перитонит. Федька с трудом достал свое необъятное пузо из-за стола.

— Черт, в приемнике сегодня как всегда, одна зелень. С каждым годом все хуже, непонятно кого в институты берут. Ладно, ребята, посидите тут еще, может, повезет.

Ординаторская опустела, остались только я да Славка.

Невероятно. Как же это все произошло сегодня? Ведь много лет не было ни одной мысли, ни одной даже самой маленькой надежды. Только воспоминания, и больше ничего.

С годами доктор Сухарев стал очень смешной, хищная грация сменилась усталой неловкостью. Зачем-то стал убирать со стола, потом подошел к окну и закрыл форточку; неосторожно задевал стоящие вокруг столы и стулья, покашливал и периодически нервно подергивал плечами.

— Слава, топят же, как в бане. Зачем закрыл.

Наконец он сел около меня.

— Прости. Как дурак, я знаю. Все время кажется, сейчас отвернусь, и все пропадет. Вот завтра проснусь у себя в кабинете, и все. Выяснится, что Федька каких-нибудь волшебных грибов в коньяк подмешал.

— Не смеши, Вячеслав Дмитриевич.

— У нас тут был эпизод, представляешь? Пацан один, сразу после ординатуры, на трепашку пришел под грибами. Я и не понял сначала, что с ним, пока он посреди операции улыбаться как дурак не начал. Говорю, че случилось? А он: я хочу с вами переспать, Вячеслав Дмитриевич, трахните меня, вы бог. Я молчу, как баран, сестры ржут; а потом анестезиолог спрашивает: мальчик, а какого наш великий бог цвета? А тот мычит: синего, как морская волна, как великий отец-океан. Я спрашиваю: а остальные-то какого цвета? А он мне: все остальные, включая голову на операционном столе — желтые, как мать-солнце. Представляешь?

Мы сидели и смеялись, словно дети; через минуту Славка снова подскочил и засуетился еще сильнее.

— Пойдем, покажу лучше кое-что. Фотки остались с Костиной днюхи, помнишь, тут обмывали? Мы там с тобой как два дурака. Еще много чего прикольного, понравится.

Нейрохирургия выше этажом; кабинет заведующего в закутке, в самом конце длинного больничного коридора. Старый кожаный диван на том же месте. Славка торопился, открывал ящики стола один за другим, безбожно щурился, копаясь в хаотичных залежах бумаг. Наконец, надел очки, нашел пухлый белый конверт и сел рядом. Вместо жгучего мачо — питерский очкарик с красными воспаленными глазами.

— Вот. Костик не поленился, напечатал. Смотри. Все никак не привыкну… зрение упало, глаза под вечер болят.

Я взяла пакет с фотографиями, и мне показалось, он положил в мои руки огромный камень, тяжелее которого не носил ни один человек, никогда, с самого начала времен.

— Слава, я не могу их смотреть. Давай не будем смотреть их.

В ту же секунду меня охватил ужас. Слезы потекли сами собой, все вокруг провалилось в пустоту и туман. Я смотрела на него и видела, как мое отчаяние отражается в его глазах; он схватил меня за плечи и сжал со всей силы, как будто хотел поломать, а потом свалился передо мной на пол и уткнулся лицом в коленки.