Немного впереди, справа — довольно пожилой темно-синий «Форд Мондео», а в нем мужчина; усталые сутулые плечи, большой светлый шарф некрасиво намотан поверх куртки. Зачем этот шарф в машине? Уже целую вечность стоим… душно и тоскливо. Мужчина положил левую руку на руль. Такая красивая, большая мужская ладонь. А потом повернулся. Повернулся, прищурился, как делают люди, недавно начавшие страдать плохим зрением, и несколько секунд всматривался в темнеющее пространство. А потом наклонился и положил руку на боковое стекло. Оставалось минут десять до конца мучений; наконец, мы выехали из ада и припарковались в маленьком закутке, около какой-то булочной. Разве можно теперь забыть запах свежей выпечки с маком, мигом заполонивший салон, когда передняя дверь открылась и мужчина сел на соседнее сиденье.

— Здравствуйте, Елена Андреевна. Где тут ваше ДТП?

— Здравствуйте, доктор Сухарев, только ДТП как всегда — не мое, а ваше. Дарю.

Ужасно большой и сильно потрепанный бежевый шарф. Время от времени случается чудо — встречаются люди, умеющие читать мысли друг друга. Славка стянул с шеи лишнюю бутафорию, и только теперь я смогла увидеть его по-настоящему. Ничего не поменялось, совершенно ничего. Только спина еще более ссутулилась, и пиратских длинных кудрей как не бывало — аккуратные черные волосы с проседью, единственный след времени. Славка взял меня за руку; мы сидели молча, разглядывали друг друга как когда-то, давным-давно. Каморка папы Карло в приемном покое, хирургический корпус — там осталась наша жизнь. Я подумала, сколько же времени я его не видела? Так захотелось вспомнить точно, до одного дня, не ошибиться ни на час, сколько прошло времени с того момента, когда я собрала вещи и ушла в темноту из нашей съемной квартиры. Сколько времени я была без него. Сколько времени я была одна.

— Ты стала очень красивая.

— Прошло много лет, Вячеслав Дмитриевич. Годы не красят дам.

— Ты никогда не была такая, как сейчас. Я рад…

— Я тоже очень рада, что вижу тебя. Думала, что уже никогда, даже мельком. Сказали, что ты уехал работать в Германию.

— Я собирался. Не поехал.

— Почему?

Славка отвел взгляд. Помедлил еще пару секунд, а потом полез в карман и достал старый потертый бумажник. В одном из отделений лежала розовая резинка для волос.

— Уже решил, что потерял. А потом стал документы на рабочую визу собирать, нашел. Сел, подумал… Какая разница, Лен, где оперировать? Мозги у всех одинаковые, что там, что тут. Ты ж понимаешь.

— Я знаю. Разницы и правда нет.

Славка с новой силой вцепился мне в руку.

— Костик разве не говорил, что я в нашей богодельне остался?

— Я не спрашивала.

— Я понял… а я все ждал, вдруг найду что-нибудь интересное у кого-нибудь… ну, в башке… что-нибудь эдакое, что ты меня просила найти, помнишь?.. и тогда будет повод тебя увидеть, рассказать.

— Ничего не нашел?

— Может, и нашел… Да струсил, как всегда… Я люблю тебя, Лен.

— Я тоже люблю вас, доктор Сухарев.

— Много раз хотел прийти, просить прощения.

— Не за что просить, Слава. Разве можно просить прощения за те два года?

Славка провел рукой по моей щеке.

— Черт, я ж не один. Я же не один, Елена Андреевна. Раз ты тут сидишь, рядом.

— Ты никогда не был один.

Мы перелезли на заднее сиденье, уткнулись друг в друга и молча смотрели, как мимо идут люди. Идут каждый по своим делам, не обращая на нас никакого внимания. Я прижалась к нему и даже через куртку почувствовала: ничего не поменялось — такой же худой, костистые широкие плечи, все тот же запах. Не важно, какой одеколон, еще немного табака и операционная.

— Я ехал на отделение.

— Зачем?

— Дежурю. Мы в том же составе — на общей хирургии Федор и Стас, еще Светка с кардиологии. Только теперь мы с Федькой заведующие.

— Красавчики.

— Лен, может?..

— Хорошо. Я поеду.

— Народ тебе очень обрадуется.

Я позвонила дочери и объявила о сегодняшней ночевке у бабушки. Катерина тут же воспользовалась моим неуверенным голосом и отпросилась на следующую ночь тоже. Мою машину оставили на ближайшей парковке и поехали туда, где все еще горели окна тех самых операционных, светивших по ночам в мое детское окно. Ехали молча; в голове крутился вихрь, дурацкие слезы текли сами собой, бессовестно портили мой идеальный макияж перед свиданием со старой гвардией. Славка пальцами вытирал капли с моей физиономии.

— Забываю салфетки купить в машину. А еще диски старые есть, Лен. Ты помнишь?

— Я всю твою музыку помню.

Все та же ужасная манера парковаться. Кое-как, почти зацепив поребрик около хирургического корпуса. Зашли через приемный покой; куча народу и знакомый до боли запах тысячи болезней и миллионов несчастий. Только лица в белых халатах другие, незнакомые. Славка шепнул на ухо:

— Люся с Алиной Петровной теперь по вторникам и пятницам.

— А я уже думала пойти в сестринскую, напугать: «Девочки, ДТП с Киевки, двадцать человек! Свистать всех наверх!»

— Ничего, можешь на хирургии около ординаторской поразвлекаться.

Тот же обшарпанный лифт и вечно спящий дедушка-лифтер. Четвертый этаж, двери открываются; из ординаторской — тот же гогот на все отделение и запах жареной картошки на сливочном масле. Елена Андреевна давно уже такого не ела, особенно после шести вечера. Оставалось буквально пять метров по старому больничному коридору. Я шла, и мне не было страшно. Мне не было стыдно; теперь я очень хотела увидеть их всех, просто увидеть и обнять. Чтобы еще раз убедиться: все они были со мной, мы дышали одним воздухом много лет. Ведь это мое место. Слава взял меня за руку; двери открылись, свет ударил в глаза. Мы застыли на пороге, ожидая приговора. Пара секунд — на отделениях никто сразу не обращает внимание на открывшуюся дверь, столько народу входит и выходит за целый день; а потом — тишина. На столе как обычно; огромная сковорода картошки с салом и сосисками, а еще маленькая бутылочка армянского коньяка. Федька, Стас и Светка, ничего не поменялось. Сидели молча и смотрели на нас.

Я знаю, мы теперь привидения. На другое не имеем права, время прошло.

Первый очнулся Федька:

— Ленка, черт… Вот звезда стала! Заходи, дорогая моя, а это чудовище пусть к себе на отделение катится!

Федор тут же набросился на меня, кинул на плечо и забегал по комнате в припадке истерии.

— Федя, поставь меня, зараза такая, черт! Ты че такой толстый стал?

— Я теперь заведующий, мне положено.

— А как же сестрички новые?

— И так любят. Я же совершенство, я бог операционной.