— Идем.

В карете он усадил ее напротив.

— Я хочу наглядеться на тебя и насытиться твоей красотой.

От такой близости в маленьком пространстве экипажа ее сердце гулко забилось, а пульс участился. Эмерелд увидела, как затуманились его стальные глаза, пока Шон медленно, чувственно разглядывал ее, переходя от глаз к губам и к высокой груди. Эмерелд поймала себя на том, что делает то же самое. Ее глаза жадно задержались на его губах, потом скользнули к сильным рукам в черных перчатках. Ей так хотелось, чтобы и его рот, и его пальцы завладели ею. Сексуальное напряжение между ними росло, и Эмерелд готова была уже застонать от возбуждения, когда низкий голос Шона нарушил колдовство:

— Что бы тебе хотелось посмотреть сегодня? Пьесу, оперу или, может быть, пойдем в мюзик-холл[9]?

Она ответила, что абсолютно ничего не знает о театре.

— Я уверена, мне понравится все, что доставит тебе удовольствие.

Ее слова заставили Шона улыбнуться.

— Обещаю, ты получишь удовольствие, — интимно прошептал он. Эмерелд подозревала, что граф говорил не о театре. Он занимался с ней любовью глазами, дразнил ее на словах, хотя реально лишь целовал ей пальчики.

Эмерелд хотелось большего. Она закрыла глаза и представила его губы на своих губах. Но ведь Шон наверняка знает, что ей хочется, чтобы ее поцеловали? Когда она подняла ресницы, уже стемнело, в карете царил полумрак, но ей показалось, что Шон отодвинулся от нее. Укрощает ли он свое желание, потому что она запретный плод?

Шон видел, как Эмерелд закрыла глаза, пряча охватившее ее возбуждение под опущенными ресницами. И он знал, что этот изгиб ее губ выдаст жажду поцелуя. С каждым часом О'Тул хотел ее все сильнее, по мере того как росла ее жажда свободы и стремление отторгнуть все то, что олицетворяли собой ее отец и муж. Но ему хотелось, чтобы Эмерелд страстно возжелала его. Когда ее желание превратится в голод и этот голод станет ненасытным, тогда он возьмет ее душу и тело, и Эмерелд будет принадлежать ему безраздельно.

В театре Шон заплатил за места в ложе, самые лучшие в зале. Пока не погасили свет, все присутствующие разглядывали эту пару. Мужчины в открытую любовались красивой женщиной и завидовали графу, а женщины в бинокли рассматривали Эмерелд, завидуя и ее платью, и тому, что у нее такой любовник.

Шон заметил, как его спутница наслаждается вниманием. Это придало ей уверенности в себе, и она стала еще красивее, если только это было возможно. Наконец оркестр заиграл увертюру и занавес поднялся. О'Тул смотрел, как Эмерелд наклонилась вперед и сосредоточила все свое внимание на сцене. Он не мог оторвать от нее глаз. Молодая женщина была так хороша, наверняка ее муж сгорал от желания. Представляя, какую боль испытывает Джек Реймонд от потери жены, Шон почувствовал глубокое удовлетворение. Слухи об этом вечере в театре долетят до Лондона, и граф надеялся, что это произведет эффект клинка, вспоровшего внутренности племяннику Монтегью.

Эмерелд так наслаждалась вечером вне дома, что Шон не устоял, и они отправились в ближайший ресторан на поздний ужин с шампанским. Он провел ее в отдельный кабинет, отгороженный занавеской от общего зала, и очень внимательно слушал, пока его спутница рассказывала, как ей понравился спектакль.

На этот раз он сел рядом с ней, а не напротив, что было более интимно. Наблюдая за Эмерелд во время ее рассказа, Шон заметил, как сияют ее глаза. В ней появилась какая-то новая живость, невероятно соблазнительная для него. Пламя свечей наполняло альков дрожащими тенями, превращая ужин в романтическое свидание.

Их пальцы встретились, и Шон налил Эмерелд шампанского.

— Ты хотя бы представляешь, как ты красива сегодня? Посмотри на себя. — Он кивком головы указал на зеркальную стену. Когда Эмерелд подняла глаза, чтобы взглянуть на свое отражение, Шон запечатлел поцелуй на ее обнаженном плече. — Почему ты так сияешь, моя красавица? — прошептал он.

— Потому что я очень счастлива.

Когда они собрались уже уходить, Шон набросил накидку ей на плечи, движением собственника обнял ее и притянул к себе. Он наклонил голову и прошептал ей на ухо:

— Мы не поедем сегодня в Грейстоунс. Мы переночуем в городском доме на Меррион-роу.

Эмерелд показалось, что пузырьки шампанского побежали у нее по венам. Пока карета недолго ехала по улицам Дублина, она ощущала радостное возбуждение и предвкушение. Он перестал называть ее ирландкой и стал звать красавицей. Эмерелд обожала то, что он говорил ей. Скажет ли он сегодня вечером, что любит ее? Всем сердцем она надеялась, что это случится именно сегодня. Что может быть лучше?

Шон открыл дверь своим ключом и знаком отпустил слугу, присматривающего за городским домом уже десяток лет. Потом подхватил Эмерелд на руки и отнес в одну из спален наверху.

Ее руки обвили его шею, она прижалась к нему, ослабев от желания. Когда Шон поставил ее на ноги на пушистый ковер, она чуть качнулась. Но не шампанское опьянило ее, у нее кружилась голова от близости его крепкого тела. Когда О'Тул зажег лампы, Эмерелд не увидела прекрасного спального гарнитура из розового дерева. Она смотрела только на Шона.

Он взял ее за руку и подвел к большому наклонному зеркалу на ножках:

— Я хочу, чтобы ты увидела себя, красавица.

Эмерелд видела, как сильно любит друг друга пара, отражающаяся в зеркале. Он возвышался над ней, темная фигура резко контрастировала с красным бархатом ее платья. Шон снял с нее накидку и бросил на ковер. Потом освободил ее от маски, и его руки взлетели, чтобы вынуть шпильки из ее волос. Тяжелый водопад локонов упал на обнаженные плечи.

— Ты настоящая ирландская красавица, — объявил он, и впервые в жизни Эмерелд поняла, насколько она привлекательна.

Шон подвел ее к туалетному столику и усадил перед зеркалом.

— Я хочу приготовить тебя ко сну, — хрипло проговорил он. Его глаза гипнотизировали ее в зеркале. Наконец ее ресницы стыдливо дрогнули.

— Мне нечего надеть в постель, — едва слышно прошептала Эмерелд.

Шон подтолкнул к ней флакон духов:

— Этого хватит, чтобы окутать тебя.

Грудь Эмерелд вздымалась и опускалась при каждом торопливом вздохе. Она смотрела, как граф взял серебряную щетку и его рука коснулась ее головы.

— Когда я впервые увидел тебя, я решил, что у тебя не волосы, а облако дыма. Мне так хотелось к ним прикоснуться. Могу я расчесать их, Эмерелд?

Она молча кивнула, дрожа от предвкушения. От медленных движений волосы начали потрескивать.

— Ты не снимешь перчатки?

Ее просьба обожгла ему сердце. Он медленно стянул правую перчатку, и его пальцы зарылись в шелковистую копну, прикасаясь, лаская, играя и дразня, пока черные кудри крепко не обвились вокруг его пальцев. Он поднес локоны к лицу, зарываясь в них и вдыхая ее аромат. Потом отвел волосы с затылка и прижался губами к тому месту, которое обычно скрыто ото всех.