Чего только море не повыбрасывало на берег – тут были пустые бутылки – в основном из-под водки, но были и ликерные, заморские, квадратные, с горлышками, заткнутыми пробками, одна даже, как графин, со стеклянной пробкой, хорошо притертой, раз пробка не вывалилась, бумажные пакеты, сбитые в комки, газетные листы, коряги с немо раскинутыми на паучий манер лапами, консервные жестянки.

Неожиданно до него донесся стон. Пургин вздрогнул, ощутил, как лопатки стянуло болью, огляделся: кто же это стонет? Никого. Сделал шаг и вновь услышал стон – на этот раз громче, стон был прерывистый, хриплый, угасающий. «Уж не кокнули ли кого?» – похолодев, подумал он, глянул наверх, в густотье плотно стоящих кипарисов. Нет там никого, да и не рассмотреть, если там что и есть, – кипарисы растут сплошной стеной – их посадили так специально, чтобы была защита от секущих морских ветров.

Стон послышался в третий раз, Пургин понял, откуда он доносится, и побежал по берегу к темному завалу – стонал кто-то под завалом.

Он быстро раскидал завал и увидел под ветками большую рыбу с длинным, похожим на клюв носом и странным ртом с загнутыми вверх углами, создающими впечатление, что рыба улыбается.

«Треска какая-нибудь! – подумал Пургин. – Черноморская. Штормом оглушило. Надо отнести на кухню».

Он потянул рыбу из завала за длинный акулий хвост, услышал, что рыба вновь застонала. Надломленно, хрипло, громко. Из розового, живого, посреди головы отверстия, похожего на рану, выбрызнула вода. Пургин никогда не слышал, что рыбы могут стонать, рыбы – немые существа. Но он и моря никогда не слышал и не видел, а у моря – своя жизнь. Свои обитатели.

«Треска, а стонет, как человек. Может, оглушить камнем? Или хорошей корягой? По черепушке. Стонет как жалостливо, гадина! Не хочет на кухню».

Рыба застонала опять. Пургин огляделся – нет ли рядом подходящей коряги или сука, чтобы оглушить эту странную бестию? Увидел, что с обратной стороны к завалу подходит девушка в клетчатой суконной куртке-тельмановке. Выкрикнул:

– Что это за рыба, девушка, не знаете?

– Ой! – та всплеснула руками. – Это не рыба. Дельфин! Подраненный дельфин!

О дельфинах Пургин слышал, знал, что они спасают людей, даже читал об этом, но не ведал, что дельфины водятся в Черном море. Век живи – век учись! Думал, что они живут в морях теплых, в Индийском океане.

– Он может жить и на суше, но недолго, – девушка ловко перемахнула через завал. Его надо скорее в воду.

– Штормом оглушило, – виновато проговорил Пургин, досадуя на то, что хотел огреть дельфина дубиной.

Хорошо, что не дергается – не рыба. Рыба бы вся извелась, издергалась и вывернула бы ему руки. Обсопливила бы всего, тьфу! Исправляя ошибку, он прямо в брюках и в обуви вошел в море, в волну, опустил дельфина в воду.

– Дуй, дурашка!

– Это не дельфин – дельфиненок, – уточнила девушка, – еще маленький. Взрослые дельфины – большие. Очень сильные бывают.

Дельфиненок вяло шевельнул хвостом и снова застонал.

– Он не поранен? – выкрикнула девушка.

– Порезов вроде бы не было.

– Значит, просто контужен.

– Угу. Как на войне.

– Вы были на войне?

– Был, – неохотно произнес Пургин, – как и все, – ему никогда не нравились разговоры о войне, он их всегда обрезал.

– Не шевелится, надо же, – удивленно произнесла девушка. – Его надо покормить, он голодный.

– А что он ест? Мясо? – Пургин погладил дельфиненка рукой.

– Рыбу!

– Может, сбегать в столовую и попросить рыбы?

– Там рыба дохлая, мороженая, а он мороженую есть не будет. Дельфины едят только живую рыбу.

– Разбирается, – сказал Пургин и вновь погладил дельфиненка – он ощутил в себе необходимость позаботиться о странной рыбе, ощутил жалость и одновременно нежность: дельфин – тварь божья. – Вы побудьте тут, а я мигом в столовую. Может, у них и живая рыба есть? Как вас зовут?

– Рита. Маргарита.

– А меня – Валентин.

В столовой была только снулая озерная рыба – на ужин собирались подавать карасей в сметане. Пургин выпросил несколько небольших, в полладошки величиной, плотных карасиков.

Дельфиненок находился на месте – носом к берегу, вяло пошевеливая хвостом, из розового незащищенного дыхала вырывалось сипенье. Рита стояла на берегу напротив, задумчиво сунув кулачки в карманы тельмановки. Пургин вошел в воду, помахал у носа дельфиненка карасем, будто у носа собаки.

– Держи, друг!

Дельфиненок отнесся к карасю равнодушно.

– Валентин, он ест только живую рыбу.

– Попробовать все равно надо. Попытка – не пытка. А мы его обманем, мы его обманем… – врастяжку, почти как в песне, протянул Пургин, пустил карасика по воде перед дельфином, будто живую рыбку.

Дельфиненок перестал сипеть дыхалом.

– Насторожился, – сказала Рита, но дельфиненок карася не взял. Пургин пустил его еще раз перед носом дельфиненка.

– Кушай, друг!

Дельфиненок сделал неуловимое движение, и карась, плоско посвечивавший на воде золотым боком, исчез. Рита захлопала в ладоши.

– Будет жить!

Съев всю рыбу, дельфиненок будто подзарядился силой, постоял чуть на волне, потом острый верхний плавник его поджался, и дельфиненка не стало. Через несколько секунд он возник на волне метрах в двадцати от берега, сделал круг, словно бы приветствуя людей, и ушел в море.

– К папе-маме, – констатировал Пургин, – в объятия!

Рита была тонколицей, хрупко слепленной девушкой с непримечательным лицом и темными задумчивыми глазами – почти чужими на ординарном лице, еще у нее были очень хорошие зубы, она это знала и часто улыбалась, впрочем, открытые улыбки эти не могли стереть с лица задумчивого мрачноватого выражения.

Оказалось, Рита работает секретарем областного комитета комсомола в Перми. «Еще одна комсомолочка. Комсомолочка-два. Комсомолочка-один – это Людочка, Комсомолочка-два – девушка Рита, – отметил Пургин и улыбнулся: – Пусть так и будет – Комсомолочка-два.

Через минуту Пургин засомневался: а не слишком ли много комсомолочек для кондуита, две – это недопустимо. Что, неужели нет никаких других хороших кличек?

Искоса глянув на Риту, он попробовал придумать прозвище с ходу – нет, с ходу не получилось. Раньше получалось – сейчас нет. Это его чуть обескуражило – мозги обленились, что ли? Слова на отдыхе исчезли, они остались там, в редакции… Тьфу!

Вечером он вместе с Ритой выпил шампанского.

Отдых – состояние, которое поначалу оглушает, оглупляет человека, делает его по-детски счастливым, он всему бывает рад – ранним вишням, цветным камешкам на берегу, кипарисам, неряшливым горлинкам и большим чайкам, от которых горляшки бросаются врассыпную, – даже это вызывает какой-то странный щенячий восторг, но потом происходит привыкание; и оказывается, что отдых – занятие зачастую такое же нудное и однообразное, как и работа, и тогда начинает тянут домой.