— Золотые слова, а только…

— Только — что?

— Кто ж их выполнять станет?

— А вот ты и станешь. И другой станет. И третий. Так мир веками живет.

— Это пока не война.

— А война всегда. Вот и выбирай каждый час, чью сторону тебе принять.

Старик скрутил толстую «козью ногу», прикурил от спички. Ноздри у мужчины дернулись, чуть заметно…

— Вот и еще штришок: курящий ты хлопчик. А цигарку свернешь?

Неумело, то так, то эдак, попытался Сергей свернуть сначала «козью ногу», потом «цигарку»…

— Вот такого умения у тебя нету. Знать — на нарах не сиживал, «травки» не куривал, пехотой не служил. — Старик ловко свернул самокрутку:

— Угощайся.

Мужчина прикурил, втянул дым в легкие, замер, выдохнул.

— А по профессии кто?

— Не помню.

— Сережа… Как имя, ложится?

— Да слух не режет. Побуду Сережей.

— Побудь. Тем паче я тебя так и записал.

— Куда записали, Иван Михеич?

— Зови-ка меня на «ты» и Михеичем! Нечего нам тут антимонии разводить.

Лады?

— Лады, Михеич. Так куда… ты меня записал?

— Уж не в балет, не волнуйся. В книгу домовую, вроде прописки. Сергей Владимирович Петров, родной мне племянник. Сын брата, значит.

— А что, в станице вашей — строгости с этим?

— Давай я тебе по порядку. Появился ты, а сразу в аккурат после, дней через пять, ездили по станице служивые…

— Солдаты, что ли?

— Говорю ж тебе, служивые. Про солдат я бы так и сказал…

— И какой службы?

— А шут их сейчас разберет.

— И что, паспортный режим ужесточили? Из-за чеченской войны, что ли?

— А войну, мил человек Сергей Владимирович, прикончили.

— Что?! Насовсем?!

— А Бог весть. Но покамест войска ушли. Так я о служивых тех: приходили они и в управу нашу, и в отделение милиции, выспрашивали, расспрашивали…

— Про что?

— В том-то и задачка, что ни про что. О том о сем… Видишь ли, под Приморском какие-то разборки кто-то промеж себя чинил, это уже с базара слухи, пострелянных много и неспокойствие… Наряды усилили, искали кого подозрительного… И еще — слух от братвы был, тоже чегой-то шебуршатся, выискивают… А чего или кого — неведомо…

— М-да… Наговорил ты, Михеич, складно, да непонятно…

— А видать, и ситуация таковая: сорок бочек арестантов. Служивым сказано: усилиться, они и усилились. А потом — кто-то на дядю может подработать за свой интерес, это запросто…

— И ты решил, что меня, раба Божьего имярек, и рыщут?

— А Бог тебя знает. Дело-то еще по бархатному сезону было, по тому времени место у нас бойкое, отдыхающих богато, и найти кого, как иголку… Ну а я тебя в отделении и прописал: дескать, племянник.

— А паспорт?

— Да я тут, слава Богу, пятнадцатый годок живу, кто ж с меня будет паспорт спрашивать? Все ж друг дружку знают. Сказал — племянник хворый из-за Урала на поправку прибыл, ну так и весь разговор.

— Михеич… А ведь ты решил — меня искали… Почему?

— По кочану. — Старик вынул тряпицу, развернул:

— Не узнаешь?

На столе лежал перстень с темно-красным камнем.

— Нет. Это что, тоже мой?

— На безымянном пальце левой руки был.

Сергей пожал плечами:

— И — что? Перстень себе скромный, это ж не «голда» килограммовая, чтобы меня к братве прописать… Кольцо вроде золотое, а камень… Камень красивый.

— А ты в камнях ведаешь ли?

— По цвету он мне — приятен, а вот как называется? Раз красный — наверное, рубин.

Старик помолчал, отер камень чистой тряпицей:

— А вот это ты в точку. Именно рубин.

— Да их в любом магазине — навалом… Или, Михеич, думаешь, я «нетрадиционной ориентации» парниша, раз в перстне?.. Вот тут я точно уверен — нет.

— Говорю ж тебе, не в перстне дело, в камне.

— И что — камень? Колец таких в любой комиссионке… От сотни до трех. Это ж не бриллиант, в самом деле!

— Не бриллиант. Рубин. Настоящий природный рубин; как в старой Руси называли — яхонт цвета голубиной крови! И я тебе скажу, мил человек, крупные рубины встречаются в природе значительно реже аналогичных по величине алмазов.

— Неужели? — улыбнулся Сергей. Старик иронии не заметил.

— Да! У нас все красные камни именуются рубинами — и благородные шпинели, на Руси их лапами называли, и гранаты, и турмалины… Натуральный ювелирный рубин крайне редок! Скажем, под известными ювелирам названиями — «рубин капский», «цейлонский», «колорадский», «аризонский» — скрываются сравнительно менее редкие и дорогие камни: гранат, топаз, шпинель, флюорит, турмалин…

— Иван Михеич, убедили. Только… Мне что от этого, жить легче станет? Или — память вернется?

— Возможно. Ведь натуральный природный рубин, густокрасный, с легким пурпурным оттенком — это чистая энергия Солнца во Льве! Он придает его обладателю силу льва, бесстрашие орла и мудрость змеи! Именно этот самоцвет умножает разум, честь и благородство, способствует чарам любви и страсти; у древних он считался камнем оживляющим, изгоняющим тоску, возвращающим утраченные силы; он врачует сердце и мозг, пробуждает память… «Рубин ведет к победе, к великим подвигам мира и к самоотверженной, героической любви» — вот каков был девиз этого камня в средневековье… Но злых он делает беспощадно жестокими, превращает владельца в полное исчадие ада, в коварного демона зла!

Такой человек губит все вокруг и в конце концов самого себя! Рубин — камень власти, и носить его может только тот, кто этого достоин!

Лицо старика раскраснелось, щеки порозовели, глаза заблестели азартом…

Он остановился, когда бросил взгляд на озадаченное лицо своего гостя:

— Ты что, мил человек, сомневаешься?

— Только в том, что не сплю! Камневедение вы тоже изучали за «колючим забором»?

— А что тут особенного? Тогда лагерь был, как это сказать, не вполне «зоной» в современном понимании этого слова… Это был способ организации труда индивидов — по всей стране, с разной степенью свободы. Одним большим забором была государственная граница СССР, которую к тому же охраняли, и то только с одной стороны! А внутри — много заборов поменьше… И за ними собирались, нужно сказать, не последние люди! Пусть — не по своей воле, но не последние!

— И что — там камни «точали»?

— Четыре года на соседних нарах со мною провел профессор Мариенгоф: посадили его в сороковом, как немецкого шпиона — он с одиннадцатого по тринадцатый годы позволил себе поучиться в Берлине, Лондоне и Амстердаме… Не поглядев на имя с отчеством — Лазарь Иосифович… Потом он плавно превратился в шпиона английского, потом, не выходя из Краслага, стал «безродным космополитом»; в пятьдесят четвертом «безродного космополита» сняли, а вот с «аглицким шпионом» — дело застопорилось: в Лондоне-то бывал! Но и все это вкупе не помешало ему в пятьдесят шестом, после освобождения, стать ведущим экспертом по камням в одном из уральских «почтовых ящиков», и выписывал он из хранилищ Ленинки с доставкой любые манускрипты, а из-под «железного занавеса» всю периодику, посвященную камням… Я освободился годом позже и четыре года провел у него под началом «на практике»…