Все это звучит совершенно справедливо, но, как говорится, чья бы корова мычала…

Ален Бюизин («Казанова»):

«Не вышло! Нечего лицемерно строить из себя Тартюфа, когда ты Джакомо Казанова, а в прошлом сбежал из тюрьмы Пьомби».

Вскоре Казанова понял это и написал письмо с извинениями — нечто вроде общественной исповеди, адресованной читателям своего памфлета. Но было уже слишком поздно.

Ален Бюизин («Казанова»):

«Возмущение было всеобщим. Огромный скандал, поскольку одно из знаменитых и почтенных патрицианских семейств Венеции вываляли в грязи. Последствия пасквиля были катастрофичными для того, кто потратил столько сил, добиваясь прощения за побег из камеры во Дворце дожей и возвращения в свою дорогую Венецию, но возможно, в том, как он произвел этот скандал, стряхнув с себя оцепенение прозябания и искушая судьбу, было некое самоубийственное намерение. Это был способ из горести навредить самому себе, чтобы избегнуть грозившей ему заурядности. Даже если делу не был дан официальный код, в том смысле, что власти не предъявили ему требования покинуть город, Казанову тайно попросили как можно быстрее остановить продажу своей книги и «внезапно и окончательно» оставить Венецию вследствие смятения, вызванного его памфлетом. Это решение, принятое втайне во Дворце дожей, объявил ему Франческо-Лоренцо Морозини, прокуратор Сан-Марко с 22 июля 1755 года. Казанова был по меньшей мере уязвлен и разочарован тем, что ему приходится удалиться от родины при таких постыдных обстоятельствах, презираемому и отвергнутому всеми венецианскими патрициями. Он, думавший, что спокойно уйдет на покой в Венеции, понимает, что ему в очередной раз придется колесить по дорогам Европы, тогда как у него больше нет на это сил, да и возраст не тот».

22 сентября 1755 года Джакомо Казанова написал господину Морозини письмо:

«Мне пятьдесят восемь лет, я не могу идти пешком; зима надвигается; и как подумаю о том, чтобы вновь стать авантюристом, то начинаю смеяться, глядя на себя в зеркало. Мне нужно уехать, ибо отъезд мой — дело решенное, архирешенное; но не без неких предосторожностей. В четверг или в пятницу утром я явлюсь к Вашему превосходительству в Сан-Стефано, если Вы мне позволите; и если Вы окажете мне милость дать кое-какой совет, пролить свет, я с благодарностью приму все Ваши замечания и учту их. Уже три года я живу в Венеции в состоянии постоянного принуждения, понимая, что мне придется решиться на то, чтобы отправиться умирать в другое место, и постоянно откладываю свой отъезд. Нынешнее происшествие силой заставляет меня сделать то, что мне следовало бы сделать непосредственно, и именно Ваше превосходительство подталкивает меня к тому, чтобы решиться. Хитросплетения жизни столь сложны, может статься, что где-то я еще обрету покой — драгоценнейшее из сокровищ. Если это так, то я признаю, что обязан своим счастием жестокому принуждению, к которому мужественно прибегло Ваше превосходительство, побуждая меня уехать. Я навсегда запечатлею в своем сердце почтение, какое испытываю к Вашим выдающимся добродетелям, благодаря которым, я чувствую, прощу всем, кто был ко мне несправедлив и зол, не затаив на них обиды».

Гораздо позже, в 1797 году, Казанова напишет в «Кратком очерке своей жизни»: «В 1782 году перессорился я со всем венецианским дворянством и в начале 1783 года, оставив добровольно неблагодарное отечество, отправился в Вену».

Добровольно? Это уже явно перебор! На самом деле у него просто не оставалось другого выхода.

Жюльетта Бенцони («Три господина ночи»):

«Жизнь Казановы могла бы течь так и дальше, оставаясь спокойной и даже приятной. К несчастью, он принадлежал к числу тех людей, которые вечно все сами себе портят и не умеют удержать удачу. Казанова оказался замешанным в денежном деле, куда впутал и своего друга патриция Гримальди, причем ухитрился еще сильнее рассердить его тем, что предъявил ему обвинение в ядовитом пасквиле…

И снова, уже в который раз, ворота Венеции захлопнулись у него за спиной.

«Одно из двух: или я не создан для Венеции, или же она не создана для меня!» — так, стараясь скрыть огорчение и тоску, философствовал Казанова.

Теперь он боялся заглядывать в будущее: возраст его приближался к шестидесяти годам, здоровье слабело. Долгая дорога была противопоказана его ногам и спине. И все же надо было снова трогаться в путь…

В январе 1783 года, пообещав Франческе прислать денег, чтобы заплатить за жилье, и скоро вернуться, Казанова опять поднялся на борт корабля, чтобы переправиться в Местре, на материк».

Теперь с Венецией было покончено окончательно и бесповоротно.

Как ни странно, история венецианской независимости закончилась в конце XVIII века. Ровно за год до смерти Казановы совершенно обескровленный город стал легкой добычей солдат Наполеона Бонапарта, вторжение которых в мае 1797 года ознаменовало конец Светлейшей республики. Последний 120-й дож Людовико Манин, сняв чепец, носившийся под короной, сказал слуге:

— Убери, это мне больше не понадобится.

Анж-Анри Блаз де Бюри («Воспоминания и рассказы о военных действиях Австрии»):

«Все это происходило в то время, когда правительство Венеции уже напоминало стоячие болота, которые своей гниющей зеленью покрывали поверхность воды».

Ален Бюизин («Казанова»):

«Весь XVIII век для Венеции будет лишь долгой агонией, апатичной и патетичной, и Бонапарту, в общем-то, придется лишь прикончить полумертвого».

Конечно, Венеция пыталась сохранить нейтралитет, однако ее захват французскими революционными войсками был лишь вопросом времени. Два события ускорили ход событий. Первое из них — уничтожение французской колонии в Вероне, после того как город был захвачен венецианскими крестьянами в апреле 1797 года. Событие это получило название Веронская Пасха. Второе — нападение на французское судно, которое зашло в венецианские воды. Именно после этого Наполеон заявил, что станет для Венеции вторым Аттилой.

15 мая 1797 года его войска вошли в город.

Анж-Анри Блаз де Бюри («Воспоминания и рассказы о военных действиях Австрии»):

«Французская республика, уничтожив Венецианскую республику, открыла ее казематы лучам солнца, очистила огнем ее ужасные подземелья, впустила повсюду воздух свободы. Странное противоречие, которое часто повторяется в истории народов и отдельных личностей! Есть самый страшный и самый отвратительный тиран, какого можно себе представить, и вдруг он героически провозглашает себя рыцарем свободы для других. Эта самая Французская республика, которая в Париже плодила застенки и кровавые убийства на гильотине, эта нежная мать в красном фригийском колпаке, пившая кровь своих собственных детей, вдруг опечалилась и побледнела при виде варварства прошлого!»

Для начала французы разграбили Венецию и разрушили около сорока древних дворцов. Потом, мирным договором, заключенным в Кампо-Формио 17 октября 1797 года, часть венецианской территории вместе с Истрией и Далмацией была передана Австрии, а часть — присоединена к вновь созданной Цизальпинской республике, которая потом станет основой для созданного Наполеоном Итальянского королевства.