После бесконечных колебаний Сакромозо решил обратиться к Лестоку. Этот француз стал почти русским, он знает все их обычаи, он ненавидит Бестужева. И главное, он уже потому не откажется помочь, что Сакромозо сам может подвести его под арест.

Как на грех, Лесток уехал ко двору в Петергоф. Рыцарь считал не только дни — часы, а теперь этот насмешливый боров сидит перед ним и никак не может взять в толк, что именно ему и никому другому надо обеспечить безопасный отъезд рыцаря из России.

— И торопитесь! — заключил Сакромозо. — Меня не разыскивают потому, что сидящий в крепости почему-то хранит молчание. Но он может в любую минуту передумать и открыть рот.

— Загадочная история, — повторил Лесток. — Загадочная… Поверьте, я сделаю все, что в моих силах. Но не меняйте пока места жительства. Здесь вас всегда могут спрятать между…

— Клиентами, — заключил Сакромозо и рассмеялся горько. Возвращаясь домой, Лесток обратил внимание, что на углу Аптекарского переулка, как раз против его дома, расположилась странная фигура — нищий с деревянной ногой и рыжей треуголкой на голове, указывающей, что некогда он принадлежал к Ширванскому пехотному полку. Может быть, пьяный? Лесток подумал, что надо бы наказать, чтоб прогнали нищего, отрепья его наводили на грустные мысли, но, войдя в дом, он совершенно забыл о пьяном пехотинце. Прошел час, два, а секретарь Шавюзо все слышал, как он тяжело ходил по кабинету из угла в угол.

Не получилось серьезного разговора. Канцлер знал, что раньше трех часов дня государыня его не примет, поэтому отправился в Петергоф после обеда. Но, видно, опоздал… «Ах, Алексей Петрович… Избавь! Голова болит… Может, съела что-то не то? Давай завтра поговорим, а?» А сама заглядывает в лицо и не хмурится, а улыбается.

Ладно… Пусть завтра. Лишний вечер посидеть над бумагами никогда не помешает. Беда только, пока плыл из Петергофа назад, схватил простуду, ветер с залива дул отвратительный. Надобно было в карете ехать, да уж больно трясет. Беда наша, русские дороги!

На рабочем столе горели свечи, окна плотно зашторены, за дверью ни звука. Супруга Анна Федоровна, урожденная Бетангер, знает: если муж за работой, то слуги в одних чулках ходят, а сама она на его половину ни ногой.

Бестужев сел к столу, пододвинул папку, водрузил на нос очки. В папке расшифрованные и пронумерованные депеши в Берлин прусского посла Финкенштейна. Очки, видимо, лежали на сквозняке, металлическая дужка была неприятно холодной, и канцлер непроизвольно чихнул. Гадость какая! Так и есть, уже насморк. Мало того, что работать мешает, так ведь и во дворец не сунешься с соплями-то. Чихни он при государыне, она тут же исчезнет из опасения заразиться.

Однако приступим… Первую депешу он знал почти наизусть. Месяц назад Финкенштейн доносил королю Фридриху, что дружба между «важным и смелым приятелем крепка как никогда». «Важным» прозывался вице-канцлер Воронцов, «смелым» посол-конспиратор называл Лестока.

В этой же депеше Финкенштейн сообщал, что «важный и смелый» нашли способ преклонить на свою сторону тайного советника Исаака Павловича Веселовского, знающего многие тайны Бестужева. Расшифровывая эту депешу, Бестужев только что зубами не скрежетал, помнится, кончик пера весь изжевал, а потом сам с утра поехал в Иностранную коллегию, дабы устроить там примерный разнос. Веселовского, конечно, не тронул, потому что не каждой похвальбе финкенштейновой можно верить, но дружбу водить с Исааком Павловичем перестал.

Удивительная вещь эти депеши в цифрах! Лукаво и ласково улыбаясь, читал в них Бестужев, как заверяет Воронцов Финкенштейна, что не будет в них слишком откровенным, потому что он-де, Бестужев, может перехватить оные бумаги, ибо не жалеет на то ни трудов, ни денег. А Финкенштейн не верит, отмахивается и пишет, пишет, что Лесток-де деньги получил от прусского короля и просит заверить его в своем усердии (шельма Лесток, ужо тебе!). Этот бедолага-посол имеет наглость просить Лестока повлиять на государыню, дескать, негоже посылать русские войска к Рейну, это неблаговидно с религиозной точки зрения. Фридрих уж Саксонию занял, на Силезию рот раскрыл, огнем и мечом по Европе — это, вишь ты, благовидно и с религиозной точки зрения, и с прочей, а вот затушить войну, навести в Европе порядок, чтоб справедливость восторжествовала, это неприлично и неблаговидно!

Бестужев умакнул перо в красные чернила, обвел имя Лестока словно кровавым картушем, а на полях написал дрожащей рукой:

«Христос в Евангелии глаголет, не может раб двум господам работати — Богу и Мамоне!»

Это была одна из слабостей канцлера — не мог он читать депеши, чтобы тут же в письменной форме не ответить врагам своим. Пусть не прочитают они его виршей. Господь прочтет и рассудит, что правда на его стороне.

«Червь ничтожный, эшафот мне строил!» Ему казалось, что Лесток всегда его ненавидел, всегда стоял на его пути. Однако это не было правдой. В 1741 году, когда государыня воцарилась на троне, именно Лесток помог Бестужеву вернуться из ссылки и обеспечил ему место вице-канцлера. Все историки цитируют оброненную Елизаветой фразу: «Лесток, ты готовишь себе пучок розог», мол, ты хлопочешь о Бестужеве, а он тебя потом и высечет. Семь лет назад легкомысленный лейб-медик не придал этой фразе никакого значения. Однако судьба рассудила иначе.

Если бы задачи Лестока и Бестужева совпадали, то они могли бы не только сотрудничать, но и дружить. Оба знали цену деньгам, были гурманами в еде и благородных напитках, понимали красоту интриги и во власти святого азарта одерживали победы на зеленом сукне. С шакалом лучше дружить, чем с этим Лестоком! Лейб-медик считал, что вся необъятная Россия у него в кармане. Уже за одно это следовало поставить его на место! Не Россия для тебя, любезный, а ты для России. Какие только ловушки не расставлял Лесток, чтобы убрать вице-канцлера. И архив у Бестужева похитили, и лопухинское дело придумали, и Ботту, посланника австрийского, сюда приплели. Лесток с Шетарди потирали руки — вот еще чуть-чуть — и победим, вице-канцлера под топор или в ссылку, и восторжествует французская политика.

Сорвалось… Шетарди покинул Россию, над Лестоком нависла тогда угроза опалы, но уничтожить его, размазать, чтоб духу не было, Бестужеву тогда не удалось.

Не получилось тогда, получится теперь. И кличка-то у него какая независимая — Смелый! Каждая расшифрованная депеша давала канцлеру новую пищу для негодования, но и затягивала бант на толстой шее — погоди, смелый, скоро этот бант станет удавкой…

В последнем письме в Берлин Финкенштейн приводил слова потерявшего совесть Лестока: «…одного боюсь, как бы Бестужев по бестолковости не задержал продвижения русской армии и тем не спас ее от неминуемого поражения». Богомерзкие эти слова были сказаны Лестоком мальтийскому рыцарю Сакромозо. Какое дело острову Мальта до прусских дел? И вообще, надобно поразведать, чем промышляет в России Сакромозо, с кем водит дружбу этот рыцарь. Уж не ряженый ли он?

Проверил… Сакромозо водил дружбу со многими, около Иностранной коллегии вертелся, но более всего заигрывал с великой княгиней и Лестоком.