— Но что будет, если солдаты его найдут? — опасливо спросил Симанго, чье философское настроение не могло не подтолкнуть его к вопросу о бренности жизни, особенно если этот самый вопрос принимал слишком уж личный характер.

— Скажем, что он сам сюда зашел. Разве за всем уследишь? Надо дать ему укрыться до темноты, а тогда он и сам о себе позаботится. Ночью и слон пройдет незамеченным, как говорят у нас.

— Да, но еще говорят, что у ночи хоть и нет глаз, зато есть уши, — не сдавался Симанго, но он понимал, что выхода у них нет. Не выдавать же беглеца этим оборотням, этим отродьям павианов и гиен?

Комлев избавился от мистера Китиги, но не от неприятной и какой-то даже постыдной тяжести где-то в области солнечного сплетения, которая обосновалась в указанном месте, видимо, всерьез и надолго. Теперь его дальнейшая судьба могла зависеть от двух туземных кочегаров, из которых он и знал-то только одного. Ноги тоже стали немного ватными, и это совсем ему не понравилось. Он вошел в каюту и с нервным нетерпением заглянул в спальное ее отделение и в маленький санузел, который он по-флотски именовал гальюном. Теперь ему казалось, что там может оказаться еще кто-нибудь. События этого утра заставили его забыть даже странный сон, который он видел перед самым пробуждением. Он присел на диван и стал его с трудом вспоминать, словно развязывал туго затянутый узел. Ему снилось, что в сильный снегопад он прокладывал лопатой дорожку между двух снежных стен к родительскому дому, но сам дом не был виден из-за валившего снега и сумерек. Он работал лопатой с какой-то болезненной надрывностью, и ему все время казалось, что он взял неверное направление и никогда уже не пробьется к дому. Комлев так и проснулся с чувством изнуряющего беспокойства, которое так и не оставило его, хотя сон почти забылся. Кто знает, может, это было ему каким-то предупреждением из недоступных и непостижимых сфер, существование которых он смутно ощущал, но признавать это открыто боялся из нежелания назвать себя мистиком.

Комлев глянул на часы и напомнил себе о том, что теперь он старший на судне и что ему следует сделать нечто решительное. Разобраться хотя бы в этом нашествии пассажиров за сутки до отхода судна, дать какие-то указания двум другим помощникам и узнать от Шастри, как обстоят дела в машине.

Перед тем как покинуть каюту, он снова включил приемник на той же волне. Потом он должен послушать и другие станции, и что они говорят о происходящем в Бонгу. А из приемника вырвались такие слова:

— Продажный режим ставленников местной и иностранной буржуазии свергнут. Антинародное правительство уже в тюрьме и ждет скорого суда. Армия — самая неподкупная и честная сила в стране, и во главе ее стоит командование Особой Озерной дивизии. Оно сместило предателей из армейской верхушки, которые хотят развязать в стране гражданскую войну.

За дверью послышались незнакомые грубые голоса, Комлев выключил приемник, а в каюту без стука вошли два офицера в мятой камуфляжной форме, непривычно темнокожие для этих мест и с маленькими, угрюмыми глазами. По мнению Комлева, такие глаза можно было видеть разве что у горилл. Третий, видимо, сержант или капрал, остался стоять за порогом с автоматом наизготовку.

Комлев стер носовым платком пот со лба, стараясь делать это понезаметнее, чтобы мокрый лоб выглядел, как следствие духоты в каюте, а не как признак его переживаний по поводу собственной виновности.

— Мы должны осмотреть вашу каюту, — без всяких предисловий и на вполне приличном английском сказал один из них в суконном, темно-зеленом берете с медной эмблемой, изображавшей голову носорога в профиль. Капли пота скатывались из-под кромки берета и попадали в продольные шрамы на щеках, словно дождевая вода в заранее прорытые для нее канавки.

— Где он? — грозно спросил офицер, когда осмотрел каюту и даже заглянул под кровать в спальне. Он постарался придать своим маленьким глазкам примата как можно более устрашающее выражение.

— Кого вы имеете в виду, офицер? — осведомился Комлев обманчиво-равнодушным тоном. Это, правда, потребовало от него немало усилий, так как на самом деле ему было весьма не по себе.

Вошедшие в каюту перебросились быстрыми фразами на непонятном и странно звучащем языке. Тот, кто его понимал, узнал бы, что речь шла о какой-то «девке», даже, скорее, «шлюхе из бара». Именно она и сказала военным о подозрительном субъекте с заплывшим глазом, который юркнул в каюту этого белого помощника капитана.

— Вы сейчас пойдете с нами. Советую говорить правду. То, что вы иностранец, вам не поможет.

После этих далеко не обнадеживающих слов они вывели Комлева на палубу. Солдаты с автоматическими винтовками уже стояли на причале вдоль всего борта «Лоалы». Стихийная посадка на пароход прекратилась. Те, кто успел оказаться на борту, оглядывались с настороженным вниманием. Толпа же на берегу смотрела на недоступные теперь для нее сходни, ведущие на борт, с туповатой оцепенелостью, словно сравнивая положение тех, кто уже был на борту, со своим собственным и не зная, у кого положение лучше.

Комлева подвели к какому-то армейскому чину, видимо, с более высоким званием. На нем была фуражка и темные очки. Издалека теперь, но все так же доносились ставшие уж привычными хлопки выстрелов, короткие очереди и что-то похожее на взрывы гранат. Где-то летали и вертолеты. Было, правда, неизвестно, принадлежали они мятежникам или войскам, верным правительству.

Из-за темных очков армейского чина было неясно, на кого направлен его взгляд, но обращался он к двум приведшим Комлева офицерам и говорил он с ними по-английски. Видимо, воинское звание его было столь высоко, что не позволяло ему в разговоре с офицерами опускаться до туземного, пусть даже и родного, языка.

— Где эта официантка, которая видела, как он входил в каюту? — отрывисто спросил он.

«Значит, старый колдун был все-таки прав, — уныло подумал Комлев. — А я, дурак, в этом сомневался».

— Ее нигде на судне не нашли, сэр, — ответил тот, кто говорил в каюте с Комлевым. — Все эти девчонки из бара схватили свои вещи и покинули пароход, сэр. Мы допросили тех, кто стоит у трапа.

Чин в темных очках сказал что-то наконец на туземном языке, скорее всего, просто выругался. С Комлевым он говорить не пожелал. Он только сказал что-то коротко офицеру, тот отдал кому-то команду, и рядом с Комлевым оказалось с двух сторон по солдату с винтовками. Они подвели его к армейскому грузовику с кузовом, наполовину заполненным задержанными. Один из солдат показал Комлеву на кузов. Кто-то из арестантов подал ему руку, помогая перелезть через борт. Там уже сидели на корточках по углам четверо солдат с автоматами. Комлев оказался единственным белым среди задержанных, и на него посмотрели кто равнодушно, кто с вялым любопытством. Был здесь один явный мулат с рыжеватыми волосами и некто, похожий на местного индийца, с тонкими усиками и напоминавший некогда знаменитого актера Раджа Капура. Всем приказали сесть на горячий от солнца пол, а солдаты, наоборот, встали, и грузовик тронулся. Комлев глянул в последний раз на пароход, он надеялся, что кто-то видел, как его увозили. «Но Муго этот каков! — с бесполезным раздражением подумал Комлев. — Капитан хренов. Жирный бегемот». Но тут же себя осудил за поспешную оценку поведения Муго. На улицах, по которым они проезжали, не было прохожих, не проезжали такси. Улицы в этот день были отданы военным.