– Так вот, – пустился Роджер, не слушая мисс Робертсон, – прежде всего она рассказала, что утром инспектору звонили и что она по чистой случайности все слышала. Сперва он молчал – видно, ему что-то рассказывали – а потом спросил: «Значит, его видели там вчера?» А потом: «Да, это я понял, но это достоверные сведения или просто кто-нибудь видел его с копьем в руке, идущим по верхушкам деревьев?» А потом: «Это ведь миссионер, я правильно понимаю? А какой конфессии? Нет, я не знаю, кто из них больше склонен привирать, но на всякий случай…» А потом: «Где он взял фотографа? Отбил его у каннибалов? Зачем?.. Ну, если вы так говорите… Да, я понимаю, что в глазах публики… Да, доблестные поступки надо запечатлевать, иначе кто о них потом вспомнит». А потом: «Жесткое и невкусное, я понял. Потому с ним можно только фотографироваться. А после этого он вернул фотографа каннибалам? Нет, я просто спрашиваю…» А потом: «Итак, вы уверены, что он не покидал этих мест?.. Да, меня это вполне удовлетворит. Да, спасибо». Он повесил трубку и с выражением сказал: «Бореле». Миссис Мур уверена, что он сказал именно «бореле», хотя не понимает, что это значит.

– Кажется, это злой дух, – внезапно сказала мисс Робертсон. – Я вспоминаю, что читала об этом. Они враждебны ко всем приезжим.

– А к постоянным жителям?

– К постоянным жителям, кажется, тоже. Как вы думаете, о ком он разговаривал?

– Видимо, о Генри, – сказал Роджер, – иначе я ничего не понимаю. Вы считаете, он уже исчерпал всю прочую природу и теперь ловит злых духов?

– Это было бы благородно, – сказала мисс Робертсон. – Представьте, он приезжает в какую-нибудь деревню, где уже бывал раньше, и встречает непривычную тишину и подавленность; никто не поет песен, не смеется в баобабах; он начинает допытываться и узнает, что в деревню пришла беда, всех страшит злой дух, который поселился здесь и ежедневно требует не знаю чего. Что ему может быть нужно?.. В общем, у него какие-нибудь завышенные требования. Конечно, Генри без колебаний вступает в схватку со злым духом и тот, видя, что дело плохо, уходит в другую деревню, где все такие, или решает измениться и стать добрым… так вообще бывает?..

– Не знаю, – сказал Роджер. – Кажется, нет. А на что, по-вашему, Генри сдался инспектору?

– Сегодня утром он тоже о нем расспрашивал, – сказала мисс Робертсон. – Когда всех нас спрашивал о том, что было вчера. Я, видимо, совсем ничего не соображала. Кажется, я рассказывала ему историю, как Генри кинул в обезьяну ключом, чтобы она кинула в него другим. Он такой находчивый. Танкред потом это запомнил и все твердил: «Обезьяна дала мне ключ». Кстати, насчет вчерашнего…

– Да-да, я обещал молчать об этом, – перебил Роджер. – Так вот, после телефонного разговора инспектор, по словам миссис Мур, выглядел задумчивым. Она напомнила ему, что сейчас начинается битва при Бэкинфорде и что он потом будет очень жалеть, если ее пропустит. Она обещала ему бинокль и такое место, с которого ему все предстанет как на ладони, но он сказал, что пойдет вниз, ибо ему хочется видеть все вблизи.

– Как прошла битва? – спросила мисс Робертсон.

– Наилучшим образом, – сказал Роджер. – Миссис Мур говорит, что когда сэр Бартоломью Редверс со своими людьми прибыл в Бэкинфорд, люди всех сословий выступили им навстречу в самых богатых и красивых нарядах, и все конные, а почтальон начистил свой велосипед, так что от его сияния было больно глазам. Городские улицы были пышно украшены и покрыты дорогими тканями, и все горожане, как могли, старались воздать почести добрым рыцарям сего войска. Те, кто занял номера с видом на битву при Бэкинфорде, восхваляли свою удачу, те же, у кого таких номеров не было, горько пеняли на свою неосмотрительность. В тот день сэр Бартоломью Редверс гарцевал на рослом и нарядно убранном вороном жеребце, и множество народа, высыпавшего на улицы и заполнившего окна, взирало на него, одетого ради праздника в великолепный бархат из лучшего сукна, и с похвалой отзывалось о его манерах и свите; подлинно, это были славные мужи, лучшие из тех, кто когда-либо снимал комнаты за шесть шиллингов, включая горячую воду по утрам. И они разбили свои шатры на крикетной площадке, и переночевали там, а поутру люди, пришедшие из-за реки, сказали сэру Бартоломью, что враг идет прямо к нам, и в таком множестве, что по окрестностям не хватает железа, дабы подковать им коней, и в употребление идут каминные таганы, тележные ободы и вертелы; и сэр Бартоломью, слыша это, отвечал: «Бог даст, мы хорошо попируем со всем тем, что они настряпают там со своими вертелами». И вот утром, когда трубили в трубы и били в литавры, он вышел на поле вместе со своими людьми, из тех, что завтракают за табльдотом. Никогда не было видано столь прекрасного воина, ибо ростом он был выше всех своих людей и был закован в превосходные латы; ему подвели фламандского ронсена, и он вскочил на него, и его люди последовали за ним; а когда они проскакали уже изрядно, то увидели засадный отряд, который стоял за палисадником мистера Барнса, поджидая их в полной готовности и в добром строю; и надобно сказать, что если бы мистер Барнс лучше следил за своим палисадником, то этим людям, кои стояли там, куда труднее было бы спрятаться. Видя это, люди сэра Бартоломью были изумлены, а некоторые сказали меж собою: «Без разума сделали мы это, когда помчались таким манером, не выслав вперед дозоров; так мы можем больше потерять, чем выиграть». Тут многие из них повернули назад, и это было для них позором, те же, кто не повернул, стояли, и сердце их колебалось.

Был там один добрый рыцарь из той комнаты, где обычно останавливается каноник из Эксетера; он обратился к ним и сказал так: «Господа, мы в самой великой опасности, в какой когда-либо находились, ведь если они обойдут нас с того края, мы погибли; а если мы отойдем и отступим, то подвергнемся порицанию и потеряем этот город и всё, что в нем; посему никто не может спасти нас от этой опасности, кроме Господа. Я предлагаю вам и советую воззвать к Нему, дабы Он милосердно уберег нас в таковой тесноте, а потом давайте вспомним прежнюю доблесть и ударим на них, как подобает, ибо в понедельник мне надо быть в пароходстве». Молвив это, он пришпорил коня и пустился на врага; а люди, бывшие подле сэра Бартоломью, решили, что будут опозорены, если позволят этому юнцу идти перед ними, и с кличем: «Святые Нерей и Ахиллий!» – пустили коней вслед за ним. А этот добрый рыцарь из комнаты, где каноник с супругой, наехал на одного человека, из тех, что пользуются ванной не по расписанию, и этот человек накренил копье, ударил шпорами и нанес рыцарю такой могучий удар в тарч, что его копье разлетелось на куски, а рыцарь, в свой черед, поразил противника столь ловко, что его крепкое копье не сломалось и не погнулось, но пробило тарч, латы и окетон, вонзившись в самое сердце, и повергло его наземь. Тут и все прочие сшиблись и сразились на копьях, мощно и крепко, а когда копья стали бесполезны, схватились за мечи и секиры, кои были у них на ленчиках седел, и стали наносить удары тяжкие и опасные. И миссис Мур ручается вам, что там было много сказано и сделано такого, что дай бог, чтобы в следующем году было столько же. Знайте же, все проходящие путем, что это было прекрасное сражение, ибо никто не натягивал лука и не ставил ногу в арбалетное стремя, и с обеих сторон были совершены прекрасные подвиги, и многие были взяты в плен, а многие избавлены, и пали сильные, и погибла молодость многих, кто лег в этот день среди мальвы и чьи имена записаны в книге «Спящего пилигрима».