Вывеска «У радостного негра» («Au Nègre Joyeux») принадлежала когда-то кофейной лавке, чей фасад, кроме надписи, украшала картина, как считается, изображавшая чернокожего слугу, подающего шоколад сидящей за столом блондинке.

Картина давно уже была закрыта пластиком – желающих бросить в нее камень хватало. И само изображение, и вывеска были заляпаны краской: «антирасистские» ассоциации и частные лица, считающие себя оскорбленными, не сдерживали себя. Вывеска и картина принадлежала жителям дома до 1988 года, когда они уступили ее городу в обмен на реставрацию, которая завершилась в 2002 году.

Согласно легенде, на картине изображен «радостный негр Замор», известный персонаж королевской, а потом и революционной Франции. Негра Замора (1762–1820) привезли из Бенгалии британские работорговцы. Он был подарен фаворитке Людовика XV Жанне Бекю, графине дю Барри, которая обращалась со своим слугой безо всякой жестокости, дала ему отличное образование и даже назначила управляющим своего замка.

Однако после революции негр заделался якобинцем и донес на свою бывшую госпожу, обвинив ее в том, что она поддерживала роялистов. В 1793-м дю Барри была арестована и казнена. Когда же революционеров тоже стали арестовывать, Замор бежал из Парижа, вернулся только в 1811 году, работал учителем и славился настолько скверным характером, что потерял работу и умер в бедности.

Однако несколько лет назад старинная реклама сделалась мишенью нападок. Ассоциации по борьбе с расизмом вроде «Бригады по борьбе с негрофобией» проводили демонстрации, требуя похоронить вывеску в запасниках музея истории Парижа. В городском совете их поддерживали депутаты-коммунисты, потому что вывеска «приучает к образу черного, который должен служить белому». Множество претензий и к слову «негр», которое считается расистским почти во всех европейских языках. Русский остается едва ли ни единственным, где это слово не несет уничижительного оттенка, в отличие от «черного» или «чернокожего», которые со времен «Мистера Твистера» являются не столь желательными.

Тем более что историки не склонны видеть в паре на картине именно Замора и дю Барри. Они указывают на сюжет, который сложнее, чем обычно излагается. В частности, непонятно, кто кому прислуживает. Недаром белая девушка держит в руках поднос с кофейником, а негр облачен в салфетку и явно готовится вкусить горячий шоколад. И ром, который он держит в руке для того, чтобы полить им ромовую бабу, обещает ему новые радости. Не зря он с таким аппетитом смотрит на прекрасную подавальщицу.

Леваки были убеждены, что надпись должна исчезнуть, и как можно скорее. Раз во время нацистской оккупации на парижских улицах висели вывески и объявления, унижавшие евреев, а потом все они были сняты, почему вывеска с негром должна стать исключением?

Защитники же прошлого старались объяснить, что этот довод односторонен. Они говорили, что изображение «Радостного негра», в отличие от юдофобских плакатов, не была изготовлено с какой бы то ни было расистской целью. Более того, когда фашисты пришли в Париж, они повели такую же борьбу с присутствием в городе памяти о левом и коммунистическом прошлом Франции, уничтожая любые следы в виде памятников, названий улиц и тех же вывесок. Точно так и действуют сейчас леваки, опять же считая, что они захватили Париж навсегда.

Надпись и картина на площади Контрэскарп, как полагали многие жители квартала, существует уже пять поколений и вполне может остаться в качестве одного из свидетельств прошлого Парижа. Достаточно лишь прикрепить на стене здания соответствующую пояснительную надпись. Но обижаться не запретишь, так что не ищите больше Au Nègre Joyeux на площади. Недавно я встретил ее в музее Карнавале. А дыра от вывески на Контрэскарп, как это всегда бывает, сама стала экспонатом новой парижской жизни.

#домнасентоноре #парижскийадрес

Сад, в котором я стою, похож на дачку. Скромную, подмосковную, даже не на шести сотках, а на двух. Три дерева: магнолия, яблоня и груша. Розы, газон, в углу крапива. Два мраморных ангелочка прикладывают пальцы к губам. Не говори никому! Это тайный сад, секретный сад, о котором в Париже ходят легенды. Просто так сюда не попасть.

Сто с лишним лет главный магазин марки Hermés, его витрина и штаб-квартира, располагаются в доме 24 по улице Фобур Сент-Оноре. Находятся они, кстати, легко, с первого взгляда – на углу старого многоэтажного дома, на самой крыше стоит всадник, поднимающий в качестве знамен два эрмесовских «каре».

Дом на Фобур Сент-Оноре чем-то похож на уменьшенную модель самого Дома Hermés. На первых этажах – магазин, чуть повыше – музей, который начал собирать отец-основатель Эмиль-Морис Эрмес и продолжили дети и внуки, еще выше до сих пор расположены мастерские. Можно было бы, наверное, найти для них место подешевле, чем золотые квадратные метры на самой богатой улице Парижа, но им важно то, что традиции не меняются, что дом остается домом, что они – семья, что – в отличие от других марок («не будем показывать пальцем») – они не коммерсанты, а артисты, художники, поэты. А на самом верху дома, на крыше спрятана главная тайна. Под копытами всадника разбит сад, в котором осенью собирают яблоки, а трава зеленеет круглый год.

О нем знают, потому что в его честь парфюмер Жан-Клод Эллена создал свой «Jardin sur le toit», «Сад на крыше». То есть по запаху знают, а на вид нет. В этот райский сад пускают прогуляться самых дорогих гостей – тех, кто понимает, где корни марки и какие сладкие плоды она приносит.

У сада есть хозяин. Вернее, хозяйка.

– Как жаль, что я не могу вас приветствовать на вашем языке, – встречает меня Ясмина Демнати. На Фобур Сент-Оноре ее знают все, она ухаживает за террасой. – Я так люблю вашу литературу. Bulgakov, Tolstoy. А еще Vladimir Vladimirovitch Mayakovskiy. Как я жалела Обломова. Бедный, бедный Илья Ильич Обломов!

Ясмина ходит в большом синем фартуке, с цветным гермесовским платком на шее, говорит быстро и настойчиво, но все время улыбается. У нее смуглое лицо и седые короткие волосы-кудряшки. На крыше она главная. Она поднимается сюда каждый день вот уже двадцать три года.

– Этот сад делал мой учитель, господин Даледуа. Мы с ним постоянно общаемся. Говорим по телефону. Я очень боюсь, когда он приходит в мой сад, потому что он всегда здесь что-то замечает. От гостей слышишь только одно: «Ах, как красиво, как красиво-то, ах!» А он приходит и говорит: «Эт-т-то что еще такое?! Это никуда не годится!» Ему уже за восемьдесят, но глаз у него необыкновенный. Он навещает свои деревья, смотрит, чтобы я их не обидела, наверно. Скоро снова придет.

Ясмина окидывает зеленую террасу внимательным взглядом, пытаясь понять, чем же будет недоволен на сей раз господин Даледуа. Вроде бы все в порядке. Самшитовые шары идеальны. «Я научилась их подрезать ножом вместо ножниц. Это гораздо труднее чем ножницами, но выглядит куда естественнее». Яблоневое дерево тоже в модной стрижке. «Раньше я это делала сама, а в этом году я пригласила специалистов по обрезке садовых деревьев, ему идет, не правда ли?» Газон вот немножко полысел. «По нему же ходят все время, бедному. Я стараюсь, чтобы он был прочным, как ежик. Стригу его два раза в неделю».