— Сигэмори?

— Может быть. Или внука, которому лишь предстоит родиться. Кто знает? Услышь же меня, муж: не время отбрасывать заботы. Битва окончена, но не война. Взываю к тебе еще раз: будь бдителен!

Киёмори встал — его терпение иссякало.

— Поверь, жена, я не забыл твоих предостережений. Они со мной день и ночь, но твоя привычка выискивать трещины в серебряном зеркале невыносима. Мы победили, император невредим, дому Тайра улыбается удача. Твой отец и все ками хранят нас. Отныне нам незачем вскакивать при каждой трели сверчка или думать, что град по крыше может быть градом стрел. Успокойся, жена, и дай мне немного покоя.

Киёмори пошел прочь, даже не оглянувшись на Токико. Оставалось надеяться, что танцовщица сумеет хоть сколько-нибудь скрасить испорченный вечер.

Тайра-но Мунэмори, третий сын Киёмори, тоже спешил покинуть празднество — ехал на встречу с женщиной неподобающего сословия. Впервые в жизни он радовался тому, что его не замечают: все внимание уделялось доблестному Сигэмори, а то немногое, что оставалось, — прилежному, но болезненному Мотомори. Так что до него никому не было дела, когда он покинул семейство и поспешил к каретной, где держали воловьи упряжки.

Изсопровождения Мунэмори взял только погонщика. Дом, который он навещал, располагался в ветхом северо-восточном квартале и принадлежал некой даме из обедневшего, всеми отвергнутого семейства. «Чем меньше людей узнает о моей сиюминутной прихоти, — решил Мунэмори, — тем меньше сплетен достигнет ушей жены и родителей».

Он устроился на сиденье кареты. Щелкнул хлыст возницы, и повозка рванулась вперед, подпрыгнув на поперечине ворот. Когда она покатилась по улицам, Мунэмори замечтался в преддверии встречи с несчастным созданием. Он даже попытался сложить стихотворение, но без особенного успеха. Впрочем, поэзия всегда казалось ему пустой и глупой забавой. К счастью, даме из хижины Высокого тростника было не до стихов. Ей вполне хватало того, что ее посещает влиятельный Тайра. Бедняжка надеялась этой связью улучшить свое положение, а Мунэмори не спешил ее разочаровывать. Ради мечты она отдавала ему всю себя, так отчего бы и не попользоваться?

Но вот с севера налетел холодный вихрь, скрипя карнизами, завывая в кровлях. Мунэмори то и дело поглядывал в оконце — долго ли еще? Ночь выдалась безлунная, хотя звезды ярко горели в темной вышине. На улицах не было ни души, ибо немногие отваживались покинуть теплые жилища и праздничные покои в час, когда демоны выходят на свободу.

Спустя некоторое время карета вдруг остановилась.

Мунэмори засомневался, что они успели доехать туда, куда держали путь.

— В чем дело? Почему встал? — крикнул он погонщику. Ответом ему был лишь сдавленный вопль ужаса.

— Что там? Разбойники?

На мгновение Мунэмори пожалел, что не взял с собой охрану, да только кому бы он смог довериться? Впрочем, любой разбойник, даже настолько безрассудный или глупый, чтобы напасть на карету с гербом Тайра, знал, что расплата будет суровой.

— Н-нет, господин, — выдавил наконец возница. — Мы на улице Судзяку, и дальше волы не идут.

— Ну так подстегни их, бездельник!

— Господин, видели бы вы то, что мы, тоже небось не пожелали бы продолжать путь.

Досадливо ворча, Мунэмори открыл заднюю дверцу и ступил на землю с твердым намерением выхватить у погонщика кнут и пройтись по его спине. Он обошел волов справа, вдоль стены Дворцового города. Перед ним лежал проезд Судзяку, и, едва выйдя к перекрестку, Мунэмори ахнул, потрясенный открывшимся зрелищем.

По улице тянулась процессия призраков: одиннадцать воинов в боевых доспехах несли высокий, богато украшенный паланкин. Шествие мерно приближалось, носильщики вышагивали, устремив бледные лица вперед, не смея отвести взгляда от цели.

Мунэмори порывался было убежать, но его ноги точно примерзли к земле. Когда призраки подошли ближе, он разглядел у каждого воина темную линию поперек шеи.

— Я знаю этих людей, — тихо промолвил он. — Вон идет дядя отца, Тадамаса, со своими сыновьями. За ним Минамото Тамэ-ёси и его дети. Всех обезглавили после смуты Хогэн.

За спиной у Мунэмори возница лепетал молитвы Будде Амиде.

Ворота Дворцового города находились на другой стороне улицы, чуть справа. Мунэмори увидел, как призрачный паланкин поравнялся с ними и остановился точно напротив входа.

— Они не посмеют, — пробормотал погонщик. — Дворец императора — священное место, его стережет сам Фудо-Мёо[46]мечом и вервием.

Мунэмори вздрогнул. Он знал — из подслушанных слов матери, — что в первую ночь Нового года дворец не охраняется.

Занавесь паланкина отдернулась. Внутри ею стояла кромешная тьма, проницаемая лишь для глаз обитателей ада. Оттуда показалось существо, некогда бывшее человеком, — с растрепанной гривой волос, обвязанной грязным шелковым шарфом, и длиниопалыми когтистыми руками. Глаза глубоко запали и мерцали бледным огнем, кожа приобрела землистый оттенок, а подбородок заострился. Существо улыбнулось и кивнуло Мунэмори — ни дать ни взять вельможа, любезно приветствующий собрата.

Мунэмори не понял, что его толкнуло: он пал на колени и пополз по холодным камням мостовой к паланкину. Там он пал ниц перед духом, точно сам император сидел на его месте.

— К-кто вы? Что вам от меня надо?

Из оконца высунулась тонкая, как плеть, рука, и ледяные пальцы схватили его за голову.

— А-а, Тайра Мунэмори! Похвально с твоей стороны поприветствовать бывшего правителя. Я ощущаю в тебе некоторое бездушие. Вот и славно, есть где поселиться.

Мунэмори пронизал Ледяной страх, внутри у него все будто заиндевело.

— Вы — С-син-ин?

Все в Хэйан-Кё слышали притчу об императоре, который стал демоном.

— Да, это я. А теперь ступай своей дорогой. Мы еще встретимся. — Рука отпустила его, шторка паланкина закрылась.

Мунэмори поднял голову и увидел, как призрачная процессия двинулась дальше, минуя толстые опоры ворот Судзяку-мон, направляясь внутрь Дворцового города. Он вскочил на ноги и бросился к своей карете.

— Призраки пробрались во дворец! М-мы должны предупредить! — всполошился погонщик.

— Нет! — осадил его Мунэмори. — Кто нам поверит? К тому же начнутся расспросы — как я тут оказался да куда ездил. Нет, мы продолжим путь и будем считать, что ничего не видели. Это был всего-навсего морок, хмельное наваждение от праздничного вина.

Мунэмори забрался в повозку. Вскоре щелканье бича и грохот колес его успокоили, но лишь отчасти. На долгополом платье расползлись мокрые грязные пятна от стояния на мостовой. Должно быть, и шелк в этих местах прорвался. Даме из хижины Высокого тростника нет дела до таких мелочей, но даже она едва ли сумеет разогнать ужас, что угнездился у него в сердце.