На протяжении этого периода государственные деятели, исповедовавшие стоицизм, например Рутилий Руф, делали попытки ограничить лихоимство власти и добиться установления в провинциях более справедливых порядков, обуздав алчные аппетиты откупщиков. Другие, например Тиберий Гракх, очевидно, находившийся под влиянием своего друга и наставника Блоссия из Кум, преследуя ту же цель, старались обеспечить беднейшим слоям римских граждан если не достаток, то хотя бы достойную жизнь. Наконец, философы, например Антипатр из Тира, в некотором отношении ученик Панетия, разрабатывали конкретные рекомендации на предмет накопления и приумножения вотчинных владений, полагая, что материальное богатство столь же необходимо для достижения счастья, как и здоровье, которому автор уделяет внимание в том же сочинении.

Подобные труды, восходящие корнями к учению Панетия, создавались с учетом реальной общественно-политической обстановки, сложившейся в Риме. Действительно, участие в политической деятельности требовало обладания солидным состоянием, и теоретические изыски школы, низводившие материальные блага до разряда «безразличии», отступали перед суровой реальностью. Впрочем, это стало возможным лишь потому, что древний стоицизм, не выдержав критики Карнеада, утратил первоначальную чистоту. Начиная с середины II века до н. э., после Диогена из Селевкии (Вавилон), учителя Стои допускали все больше уступок традиционной городской морали, сформулированной Аристотелем. В результате все большее значение начали приобретать внешние элементы, «вес мнений», которые перестали зависеть исключительно от суждения и совести мудреца. В учении Панетия в числе оснований «надлежащего» фигурируют такие ценности, как слава и забота о чужом мнении. Между тем в контексте городской жизни для достижения славы требовался внешний блеск, в свою очередь, доступный лишь обладателю крупного состояния. При любой политической системе — и олигархической, и демократической — рядовые граждане ждали от людей, олицетворяющих власть, щедрости и жаждали восхищаться великолепием их образа жизни.

Изучением этого вопроса занималась школа Аристотеля, и разные ее представители решали его каждый по-своему. Сам Аристотель осуждал чересчур широкий образ жизни, призванный произвести впечатление на толпу, чего нельзя сказать о Теофрасте, который относился к расточительности гораздо снисходительнее, считая ее одним из преимуществ богатства. В Риме второй половины II века до н. э. сложилась сходная политическая обстановка, а философия стоицизма играла для государственных деятелей роль вдохновляющего начала. В то же время известно, что попытка одного из учеников Панетия — Кв. Элия Туберона — применить в общественной жизни принципы суровой простоты, проповедуемые Стоей, встретила в народе резкое осуждение. Во время поминок по Сципиону Африканскому Туберон велел «покрыть ложа по пуническому обычаю козьими шкурами и выставил посуду из Самоса21 — словно поминали Диогена Киника, а не божественного Публия Африканского». Что касается Туберона, то он в данном случае следовал не только максимам самых строгих из стоиков, но и семейной традиции, поскольку его отец в свое время отказался принять серебряную посуду, преподнесенную ему этолийцами. У него и в самом деле было всего два серебряных кубка, подаренных тестем, Эмилием Павлом. Однако бедность, приветствуемая в частной жизни, в устройстве общественных мероприятий стала расцениваться как проявление отвратительной скаредности —неуместной мудрости (perversa sapientia), как выразился Цицерон. Кстати сказать, во время выборов на должность претора Туберон так и не смог набрать нужного числа голосов. Из той же речи Цицерона нам известно, что Катон всегда выступал противником щедрот, даже освященных обычаем, которыми политики осыпали народ. Но заблуждением было бы думать, что аргументация Цицерона, изложенная в речи «В защиту Мурены», представляла собой исключительно адвокатский прием, сводимый к голой софистике. На самом деле Цицерон отстаивал не столько интересы Мурены, сколько принципы связанного с Панетием течения стоицизма22, то есть учения, в большей мере ориентированного на практические действия, чем на чистоту ортодоксии. Как явствует из намека на Диогена Киника, это течение тяготело к отказу от ряда типичных черт философии киников, унаследованных от Зенона и ранних стоиков.

Поведение Туберона обретает особое значение с учетом того факта, что вокруг этого человека группировался целый кружок философов-стоиков. Речь идет не только о его учителе Панетии, с которым он поддерживал переписку, но и, что еще более интересно, о Гекатоне из Родоса, посвятившем ему трактат «Об обязанностях», поднимающий проблему богатства. Цицерон приводит выдержки из этого трактата, давая нам возможность узнать, какое решение проблемы предлагал Гекатон, по крайней мере, какими принципами он руководствовался в поиске этого решения. Итак, по Гекатону, богатство является не личным преимуществом, но средством служения «детям, близким, друзьям и более всего — Городу. Ибо добро и богатство каждого есть богатство всех граждан». Верный учению Панетия, Гекатон считал, что целью всякой деятельности является благополучие города и «единение», во-первых, с теми, кто близок нам уже по самой своей природе, а во-вторых, с теми, кто становится нам дорог в силу обычая и общественного устройства. Поэтому приобретение богатства становится долгом (officium). Человек обязан печься о сохранности своего имущества уже потому, что состояние принадлежит не тому, кто им в данный момент владеет; он получает его на временное хранение, за которое отвечает перед своими детьми, членами дома и гражданами в целом. Отсюда нетрудно понять Антипатра из Тира, который под влиянием Панетия сочинил трактат, посвященный приобретению и сохранению богатства. В то же время богатство само по себе накладывает на своего обладателя целый ряд обязанностей, прежде всего долг щедрости и, в более широком смысле, долг благотворительности. Ничего удивительного, что тот же Гекатон значительную часть своего сочинения отводит анализу благодеяния (beneflcium): подобно справедливости, и даже в большей мере, чем справедливость, благодеяние служит одной из главных связей, объединяющих Город, оно поддерживает дух солидарности между его гражданами и ведет к достижению согласия (соncordia), без которого воцаряются хаос и разруха. Сенека, который, как известно, испытал влияние мысли Гекатона и даже воспринял ряд его формулировок, воспроизведенных в трактате «О благодеяниях», вслед за ним повторяет, что «человеческое общество держится главным образом именно на благодеяниях».

Учение о богатстве, разработанное к концу II века до н. э. как ответ на требования римской политической жизни, трактовало проблему преимущественно в социальном аспекте. Оно никоим образом не касалось другой стороны богатства, заключающейся в разрушительном воздействии на душу человека, который становится жертвой бесчисленного множества страстей, в первую очередь алчности (avaritia). Не осознав, где проходит этот водораздел, мы никогда не поймем отношения Сенеки к деньгам, включая собственное богатство. Это отношение отличалось двойственностью, в которой не могли разобраться его недруги и которая до сих пор сбивает с толку многих историков и критиков, даже преисполненных лучших намерений. Деньги становятся злом, когда они овладевают душой человека, а случиться это может как с богатым, так и с бедным, так что важен не размер богатства, а отношение к нему души. В данном случае приемлемы суждения, вытекающие из более суровых тезисов киников: Сенека восхищается Диогеном, который разбил глиняный кубок, служивший ему для питья, когда увидел, как ребенок пьет из ладоней. Диоген счастлив, потому что добился полной неуязвимости со стороны Фортуны. В том, что касается внутреннего состояния души, Сенека признает киническую составляющую учения ранних стоиков, но, соглашаясь принять бедность как призвание, он рассматривает ее в той же плоскости, что meditatio mortis, то есть «смерть в душе» — понятие, занимавшее центральное место в его духовной жизни. Точно так же, как подготовка к смерти не предполагает самоубийства, приятие бедности не требует отречения от любых благ. Если первая помогает уйти из жизни с радостью, второе позволяет в случае необходимости отказаться от даров Фортуны или по меньшей мере в любых обстоятельствах сохранить спокойствие духа, которое является одним из достижений философа.