* * *

Не успела подушечка указательного пальца правой руки отправить исписанную виртуальными чернилами диатрибу к несостоявшейся хозяйке моего сердца, как наступило второе пришествие. Точнее сказать, не наступило, а подкралось, причем незаметно. Свалилось как снег на голову. Да какой там снег — сугроб! Даже не сугроб, по меньшей мере ледяная глыба, айсберг, вот-вот, именно айсберг, по сравнению с которым убийца «Титаника» покажется хилой сосулькой. Вообще-то я уже забыл о нем. Немудрено, ведь столько воды утекло. Давай-ка вспомним, когда это было в последний раз? Пожалуй, еще в гостинице, да-да, именно там, у автомата с презервативами, когда я выбирал число сценических костюмов для несостоявшегося jeune premier.

Для начала второе пришествие шумно прочистило горло. Потом поправило невидимую бабочку на шее, негромко почмокало губами и тут же без всяких вступлений вылило на меня целое ведро подсознательных помоев:

— Ну что, Кьеркегорушка, доволен? Славное письмецо накарябал, ась? Гордишься небось собой? Еще бы! Другой бы после этакого холокоста напился вусмерть и вены себе почикал али за виагрой в аптеку пошкандыбал. А мы не такие! Не-е-е, куда нам! Мы слепых котят горя в ведре водки не топим, енто не про нашу честь. Наши руки тянутся к перу, перо к бумаге. И какие перлы из-под нашего пера выходят! Какие стыки! Да вы искусный композитор дискурса, батенька! Без ложной скромности, настоящий епистолярный гений!

Все, баста! Перестань паясничать! Окстись, дружище! Посмотри на себя, ты же сейчас лопнешь от упоения собственным бессилием! Может, хватит трагедь нагонять, а? Ну не встал, с кем не бывает. Тоже мне вселенская проблема, что ж теперь, всем удавиться? И не надо изображать из себя худосочного отца экзистенциализма, спасовавшего перед Региной Ольсен. Ты, мой мальчик, не великий датский философ. И даже не великий импотент, что, впрочем, хуже для тебя. Сказать тебе, кто ты? Эй, не отворачивайся, послушай меня, ведь с тобой никто больше не будет так откровенен. К тому же я не могу больше молчать. Вижу, что без меня ты совсем изойдешь, если не спермой, то патокой. Пора добавить ложечку дегтя, тебе не кажется? Знаешь, ты какой-то ужасный трус, ты боишься, боишься жизни. У тебя совершенно идиотские представления о том, как все должно быть. Для тебя жизнь — словно домашний театр, где ты обожаешь тщательно выбирать декорации, примерять костюмы, вставлять разноцветные фильтры в юпитеры, драить лысой шваброй сцену, муштровать суфлера и — самое главное! — устраивать фейсконтроль зрителям на входе. Похлопать каждого по карманам, пощупать под мышками, пошерудить в дамских сумочках, чтобы, упаси Бог, не пронесли в зал твоих чувств гнилую помидорину или тухлые яйца. Еще бы, ведь все надо предусмотреть, да? Если закидают в случае провала, потом позору не оберешься! Ну хорошо, допустим, ты играешь в театр. Так играй же, играй до конца, зажмурь глаза, стисни зубы и играй, даже когда весь твой вшивый реквизит летит в тартарары, оборвавшийся занавес пыльным мешком оседает на сцене, суфлер хрипит эпилептической пеной из будки, а с галерки раздается залихватский свист соловья-разбойника. Что, не нравится тебе такой театр?! Ну тогда давай пиши, высасывай из пальца вымученные метафоры, давись своей малохольной трагедией, как грудничок искусственным молоком, и катись ко всем чертям!

Письмо я так и не отправил.

* * *

Под утро в палате появился новый посетитель. Он прокрался сюда неслышно, как заправский шпион, когда все еще спали. Сначала о его присутствии ничто не говорило, но постепенно вокруг стали происходить странные перемены, сначала робкие и незначительные, но затем все более и более заметные.

Первым почувствовал появление чужака Георгий Петрович. Он с вечера метался по кровати, шепотом причитая и матерясь. Лимфосаркома поднимала свою змеиную голову по ночам, терзая шейные лимфоузлы, подобно кобре, раздувающей свой страшный капюшон. Под утро ее яд ненадолго иссяк, и Георгий Петрович сразу забылся, продолжая проклинать свою мучительницу сердитым храпом.

Утренний гость медленно наклонился к страдальцу и тихо поцеловал его в лоб. В следующее мгновение искаженное болью лицо словно озарилось внутренним светом, и на изъеденных герпесом губах даже мелькнула слабая улыбка.

А посетитель уже стоял у соседней койки. Лежавший на ней Кирилл спал с плотно сжатыми кулаками, точно готовясь к серьезному поединку. Химиотерапия, подобно пьяному вдрызг цирюльнику, надругалась над его ухоженной прической, раскидав по ней неровные проплешины. Незнакомец поцеловал и Кирилла, но тот только недовольно поморщился и еще крепче сжал кулаки. Тогда странный гость изменил тактику, переключив свое внимание на потрепанную Библию, чей корешок выглядывал из-под Кирилловой подушки. Если бы в этот момент кто-то следил за действиями посетителя, он бы принял его за профессионального иллюзиониста. Словно по мановению волшебной палочки на книжном переплете затанцевали волшебные блики, и кулаки Кирилла медленно разжались, впустив в сны хозяина благую весть.

Отойдя от Кирилла, посетитель на цыпочках приблизился к белой ширме, за которой почти закончила свою трапезу четвертая стадия лимфолейкоза. Ее обед уже два дня не приходил в сознание. На прошлой неделе к нему пришла попрощаться бывшая жена. Она была уверена, что никогда не простит изменника, но после звонка друга по несчастью, передавшего последнюю просьбу умирающего, примчалась не раздумывая. Мы оставили их наедине, рассевшись со своими капельницами, будто стражники с алебардами, у входа в палату. Через час после ухода жены наш сосед впал в забытье, возвращаясь в этот мир лишь на несколько минут в день.

Посетитель неподвижно замер перед ширмой, так и не решившись заглянуть за нее. Он ненадолго задумался и наконец понял, что нужно предпринять. Использовав полотно ширмы как экран театра теней, он разыграл на нем короткий, но очень своевременный этюд. И когда в ответ прозвучало еле слышное «спасибо», маэстро низко поклонился своему единственному зрителю, так и не представ перед ним воочию.

Только со мной утренний гость не церемонился. Наплевав на конспирацию, он вытянул из видавшей виды подушки длинное серое перышко и немилосердно защекотал им в моих ноздрях. Я тут же чихнул и проснулся, подслеповато щурясь на негодяя. Но возмутиться его бесцеремонным вторжением я не успел, потому что распахнулась дверь, и в палату впорхнула Оленька.

— Подъем, мальчики, просыпаемся! Давайте, давайте, поднимайтесь, разбирайте градусники. Вы только посмотрите, солнце-то сегодня какое, с самого утра глаза слепит. Значит, скоро весна!

* * *

Я еще месяц назад знал, как пройдет этот день. Долго готовился. Планировал. Грезил. Для начала как следует высплюсь. Но валяться в кровати не буду, встану как только проснусь. Быстро приму душ и приведу себя в порядок. Легкий завтрак, лужа сбежавшего кофе под туркой и свежий взгляд на новую картинку. Удивительно, что тушь в банке до сих пор не высохла. Давно я не брал в руки перо, но тут что- то зазудело. Сам не ожидал. Я быстро, очень быстро начирикал ее. Там у меня один девушк, стройный девчушк с гибким хвостом заместо ног. Но не русалочьим, нет. Такой хвост... его проще нарисовать, чем описать. Немножко похож на змеиный. Хвост этот изгибается дугой, буквой U, так, чтобы на нем можно было удержаться. Она как бы стоит на хвосте в профиль к зрителю, обнаженная, с распущенными волосами. А кончик хвоста, изогнутый кверху, переходит в распускающийся Цветок. Белый, разумеется. Да, и в руках у нее лейка, типичная садовая лейка, из которой она поливает этот свой Цветок. Ну, в общем-то и все. Вот такая глупая картинка. Одним словом, подарок.