Э-э… ну, в общем, да.

ИНТ. – СТОЛ ГРЕГА – ДЕНЬ

ПЛАСТИКОВАЯ ФИГУРКА СЕРПЕНТОРА

Я – Серпентор, кобра-император злобных боевых кобр! Больше всего на свете я люблю лейкемию! Я люблю лейкемию так сильно, что собираюсь целоваться со своей сестрой, баронессой Анастасией де Кобрэ! По ее фамилии сразу ясно, что она та еще змеюка!

БАРОНЕССА

Обожаю целоваться со своим паршивым братцем! Потому что я страшна, как черт!!!

СЕРПЕНТОР

И как же нам целоваться?

БАРОНЕССА

Мой чертов рот не открывается!

СЕРПЕНТОР

И мой!

БАРОНЕССА

Хрен тебе, а не целоваться.

ИНТ. «ЗВЕЗДА СМЕРТИ» – НОЧЬ

ДАРТ ВЕЙДЕР

Мы точно обожаем лейкемию! Все еще не верите мне? Почему бы вам не спросить это пресс-папье в виде тарантула?

ИНТ. – СТОЛ ГРЕГА – ДЕНЬ

Тарантул-пресс-папье – это засушенный паук, запаянный в стекло. Волшебная сила покадровой анимации заставляет его кружиться на одном месте.

ТАРАНТУЛ-ПРЕСС-ПАПЬЕ

почему-то с немецким акцентом

Ничто не доставляет мне такого удовольствия, как лейкемия.

О Господи Иисусе!

Вот таким был наш план «Г». Может быть, из него и вышел бы толк, не знаю. Все, что я знаю, – съемки мультика растягивались на бог знает сколько времени, а вскоре после Дня Благодарения Рейчел и Дениз решили закончить с химиотерапией, и с больницей, и с лечением. Пустить все на самотек.

Я не знал, что мне с этим делать.

Короче, Рейчел вернулась к себе в комнату. Но все изменилось, конечно. Нет, первые несколько дней девушка была довольно жизнерадостной. Она приехала домой в пятницу; стоял конец ноября, но было еще тепло.

– Меня перестали бомбардировать химикатами, – объяснила Рейчел.

– Значит, все?

– Просто они, кажется, не помогают.

Мы молча обдумывали эти жуткие слова. Я зачем-то решил «выступить»: «Да уж, волосам точно». Типа, пытался, чтобы все выглядело не так гнетуще, но, естественно, от этого все стало только еще более гнетущим. Но Рейчел даже засмеялась. Только как-то по-другому – словно ей приходилось по-новому складывать рот для смеха, потому что старый способ был слишком болезненным. У меня на удивление хорошо получалось не думать об этом.

Вскоре я уже болтал без умолку, не слишком пытаясь рассмешить Рейчел, и все было почти как до больницы и ее депрессии. Мы просто валялись в ее темном царстве постеров и подушек, я пустился в бесконечный рассказ о своей жизни, а она слушала и впитывала, и казалось, мы снова вернулись в нормальные времена и к нормальным отношениям. Можно было даже забыть, что она решила умереть.

Кстати, когда кто-то прекращает лечение рака и ты подчеркиваешь, что тем самым человек принял решение умереть, все на тебя жутко бесятся. Мама, например. Не хочу даже касаться этой темы.

Но вообще, да.

– Короче, Гретхен просто с катушек слетела.

– Да?

– Да блин, девчонки в этом возрасте просто несносные. Просто один сплошной визг и истерики. Некоторые вообще не по делу. Ты тоже такой была? В четырнадцать лет?

– Иногда я восставала против матери.

– Гретхен готова бросаться даже на Кэта Стивенса. Сидит, гладит его, и он вдруг взбрыкнет и укусит ее, как всю жизнь делал, и тут она такая «О, мой бог, я ненавижу это дурацкое животное!» Гретхен говорит, Кэт похож на большого садового слизня. Ну да, конечно, похож – так это же в нем самое клевое.

– Что он похож на слизня?

– Да, ну просто у него как бы такая дурацкая полосатая окраска, как у слизня. Он у нас – чемпион по кусанию среди слизней.

Думаю, все-таки совсем забыть, что она решила умереть, было невозможно. Всякий раз, когда мы разговаривали, на задворках моего сознания маячила мысль, не дававшая покоя: жизнь Рейчел подходит к концу. Не то что не дававшая покоя, но все время висевшая надо мною, давившая: даже дышать становилось тяжело.

И вот как-то раз Рейчел спросила:

– Как продвигается ваш новый фильм?

– А, новый! Да. Ничего.

– Я просто сгораю от желания скорее его увидеть.

Что-то в том, как она это сказала, дало понять: она в курсе дела. Ну да, глупо было бы рассчитывать, что она не узнает.

– Да, э-э… Слушай. Ты, возможно, уже знаешь: это тебе. Типа, это как бы про тебя и э-э… да.

– Я знаю.

Я пытался сохранить нейтральное выражение лица.

– А, ты уже в курсах?

– Да, мне сказали.

– Гм, и кто же? – Мой голос был «немного» громче и выше обычного. Честно говоря, в ту минуту он был чертовски похож на голос Дениз Кушнер.

– Ой, да я уже и не помню. Мэдисон говорила. Мама как-то упоминала. Анна, Наоми. Эрл. Еще кто-то.

– А, – сказал я. – Э. Ой, ты мне напомнила. Мне надо обсудить кое-что с Эрлом.

– О’кей.

Мы с Эрлом никогда не дрались. В основном потому, что я слишком труслив, а также частично благодаря замечательному деловому сотрудничеству с четко расписанными ролями. Но главное – я никогда на него не сердился, а кроме того, ужасно боюсь любого конфликта. Особенно с Эрлом – мастером удара в голову.

Но меня взбесило, что он проболтался Рейчел. И я пошел к нему ругаться.

Даже просто описывая это, я ощущаю пронизывающую боль в подмышках.

Всю дорогу до дома Эрла я бормотал себе под нос – репетировал, что ему скажу.

– Эрл, – говорил я сам с собой, – основа любого сотрудничества – это доверие. Я больше не могу тебе доверять. Разболтав Рейчел о нашем фильме, который вообще должен был стать сюрпризом, ты предал мое доверие.

Я ковылял по улицам Эрловой части – не лучшей, мягко говоря, части – Хоумвуда, шевеля губами и издавая получленораздельные звуки, походкой слишком быстрой, чтобы быть изящной в исполнении обладателя лишнего веса, и выделяя примерно с кварту пота.

– Не знаю, смогу ли снова с тобой сотрудничать. Тебе придется по новой завоевывать мое доверие, если хочешь со мной работать. Понятия не имею, как ты будешь это делать.