– Сколько ей осталось? – спросила дочь.

– Хотел бы я это знать, но… – я замолчал на мгновение, пока не поймал ее взгляд, – но она может умереть сегодня ночью.

– Просто оставьте ее дома, – решительно сказала ее дочь.

– Хорошо, – ответил я. – Я вернусь через три-четыре часа, чтобы узнать, как она себя чувствует.

До ухода я сделал записи для местных медсестер и помог дочери пациентки сменить ее матери прокладку. Когда я натягивал на нее одежду, я увидел, что новая прокладка уже алая от крови.

Я смог вернуться только в три часа ночи. Дверь мне открыла ее внучка, которая так торопилась меня встретить, что споткнулась и пролетела вперед, ударившись головой о стекло. «Здесь священник», – прошептала она, открывая дверь. Она была на поздних сроках беременности.

Я стоял у входной двери, держа в руках чемоданчик и думая, достаточно ли серьезное и благочестивое у меня выражение лица, чтобы встретиться со священником у смертного одра пациентки. Я ощутил спазм внутри из-за охватившего меня чувства вины: именно мое предупреждение о том, что она может умереть ночью, заставило его прийти сюда в такую погоду. В комнате было десять человек, включая священника, высокого и хорошо сложенного мужчину под пятьдесят. Он кивнул мне, стоя у ног больной. Бросив взгляд на пациентку с порога, я понял, что она уже выпила кровь Христа, приняла причастие и теперь лежала высоко на подушках.

Я решил подождать за дверью. На диване за моей спиной лежали сделанные мной ранее записи: вся семья пристально их изучила. Молитвы продолжались еще 10–15 минут, а затем началась суматоха: сын и дочь миссис Стаффорд, ее внучка и несколько внуков по одному начали выходить из комнаты. «Добрый вечер, отец», – сказал я священнику, когда он проходил мимо меня.

«Добрый вечер, доктор, – ответил он, похлопав меня по плечу и улыбнувшись по-деловому. – Вы выполняете важную работу». До того как я успел ответить: «Вы тоже», он удалился.

Я вошел в комнату. Миссис Стаффорд открыла глаза, и я взял ее руку, гадая, узнала ли она меня. «Я уже приходил к вам ранее, – сказал я. – Я врач». Она промычала что-то в ответ, снова закрыла глаза и положила голову на подушку. На этот раз ее пульс был еще более учащенным, а кровяное давление я вообще измерить не смог. Ее руки и ноги оставались такими же холодными, как раньше. «Она говорит, что ей холодно, – сказала ее дочь, входя из гостиной. – Мы включили электрическое одеяло, но…»

Я снова развязал халат миссис Стаффорд и начал аккуратно надавливать ей на живот. Она издала продолжительный стон, после чего я снова вколол ей морфин.

– Вы еще много раз меняли прокладку? – спросил я, смотря на ее дочь через плечо.

– Дважды с того момента, как вы ушли. Но вроде бы кровотечение замедляется.

Я стянул резинку ее пижамных штанов и увидел сгустки крови, облепившие тело пациентки, как пиявки.

– Я вернусь в конце смены с утра, – сказал я. – Попробуйте поспать.

Я возвратился в дом Стаффордов около восьми. У дома стояла мусороуборочная машина, дождь затихал. Дверь довольно долго никто не открывал.

– Она все еще дышит, – сказала ее дочь, встречая меня.

– Но она ничего не говорила с того момента, как вы ушли, – добавила ее внучка, поглаживая свой набухший живот.

Сын пациентки спал на диване и храпел. Его тапочки были аккуратно поставлены рядом с пепельницей в виде пекинеса. Телевизор все еще работал, но тихо. Я открыл дверь в спальню в третий раз за сутки. Лицо миссис Стаффорд теперь казалось еще более бледным, несмотря на идущий от окна дневной свет.

– Кровотечение остановилось? – спросил я. – Я имею в виду, вы сменили еще много прокладок?

– Только одну после вашего ухода, – сказала внучка. – Это хороший знак?

– Возможно, – ответил я.

Теперь ее пульс еле прощупывался. Дыхание было глубоким и нерегулярным. Глаза были полуоткрыты, а в уголках рта скопилась слюна. Морщины, казалось, разгладились, а тон кожи стал еще более желтым и похожим теперь не на воск, а на старый пергамент. Я стоял у постели, держа в руках ее запястье и пытаясь прощупать пульс, когда она испустила длинный выдох и затихла. В течение нескольких секунд я из уважения стоял неподвижно, прежде чем взглянуть на свои наручные часы и начать считать. Прошла минута, затем две.

– Это конец, да? – спросила ее дочь.

– Да, – ответил я. – Она ушла.

А затем дочь умершей начала плакать, но тихо; это было заметно только по дрожанию ее плеч и тому, как она раскачивалась на стуле. Ее собственная дочь обвила ее рукой и притянула поближе к себе.

На первый взгляд, кажется, что пуповина зародилась в море: переливчатая и резиновая, как медуза или ламинария, она опутана тройной спиралью кровеносных сосудов – двойная артерия закручивается вокруг одной вены. Фиолетовые сосуды вплетаются в сероватое желе, состоящее из вещества, используемого лишь еще в одной части тела – стекловидном теле глаза. Пуповина выглядит мягкой и нежной, но на самом деле она прочнее, чем кажется: в течение девяти месяцев она обеспечивает плоду жизнь.

Морщинистая девочка со сжатыми кулачками, которая только что появилась на свет, уже успела заплакать. Я обтер ее полотенцем и ненадолго положил чуть ниже бедер матери. Плацента все еще была внутри таза роженицы, и мне не хотелось, чтобы кровь попала на тело младенца. Я положил пальцы на пуповину, чувствуя, как крошечное сердце трепещет, как пойманная бабочка. «Все в порядке?» – поинтересовался ее отец. Он выглядел усталым от недосыпа и родовых мук его жены, свидетелем которых он только что стал.

«Да, – ответил я. – Все в полном порядке». Пока я смотрел на девочку, пульс в пуповине замедлился, а затем и вовсе прекратился: это была реакция на прохладный воздух и повышение содержания кислорода в крови ребенка. Теперь она дышала самостоятельно. Внутри печени новорожденной и вокруг ее сердца синхронно закрылись кровеносные сосуды, так называемые шунты, которые во время ее нахождения в матке отводили кровь в обход развивающихся легких и печени. В то же самое время открылись другие сосуды, несущие кровь к легким и от них. Именно благодаря им кровь ребенка покраснела при поступлении в нее кислорода. Отверстие в ее сердце, необходимое для циркуляции крови во время пребывания в матке, тоже закрылось. Закрылись и пуповинные артерии, идущие из глубин таза матери к пупу ребенка. Из-за всех этих изменений ее синеватое и восковое личико порозовело. Только когда пульс в пуповине остановился, я пережал ее пластиковым зажимом.