мы и организовали конкурс рассказов. А тут ты присылаешь фильм, и всё приобретает нужный ракурс. Он невероятный, Майя!

И я выложу все свои страхи, всё свое отвращение к LKAB в фильме, который увидит вся Кируна? И Альбин!

– Не знаю.

– Но его нельзя не показать, он слишком хорош! Послушай, может, ты подумаешь как следует? Мне кажется, жители Кируны должны его увидеть. И власти Кируны тоже.

Власти. Дедушка Альбина. Я не упоминаю его в фильме, но поймет ли меня Альбин? Поймет ли, зачем я это сделала?

– Я свяжусь с вами. Мне нужно подумать, – отвечаю я.

Сванте обессилен.

– Я действительно надеюсь, что ты согласишься. Обещай, что свяжешься со мной, как только примешь решение.

Сванте протягивает мне свою визитку. Я кладу ее в задний карман брюк. Что выбрать? Кинопремию «Золотой жук» или Альбина?

51

Льет дождь. Капли стучат по крышам машин. Дворники двигаются вправо-влево. Мы сидим в одной из машин LKAB – в маленьком джипе с кузовом. И вдруг всё стихает. Мы заехали в шахту. Дворники смахивают со стекла остатки воды. Нам предстоит спуститься на восемьсот метров. Папа барабанит пальцами по рулю в такт играющей в машине музыке. Вдох – выдох.

– Знаешь эту песню, Stayin’ Alive?[8]

– Нет, не знаю.

– Если придется однажды спасать кому-нибудь жизнь, делая массаж сердца, стоит про нее вспомнить. В ней правильный ритм. Надавливая на сердце, нужно просто попадать в каждый такт.

Папа убирает руки с руля и, напевая, демонстрирует в воздухе движения при массаже сердца.

Хорошо, что он готов спасти меня. Но что-то мне подсказывает: случись что неладное, он даже не вспомнит ритма этой песни.

Радио шипит, скрипит – мы потеряли волну, – и папа выключает его. Фары освещают стены тоннеля. Навстречу нам едут отдельные машины. Мы всё время поворачиваем, но я знаю: можно быть уверенной, что папа знает дорогу, хотя мне и трудно сидеть безучастно. По пути ему встречаются какие-то знакомые, и он приветствует их дальним светом.

– Еспер, – произносит папа.

Как будто это имя мне о чём-нибудь говорит. Вдох – выдох.

Мы получили особое разрешение спуститься к месту работы отца. Папа не раз упоминал, что LKAB не приветствует посещения шахты посторонними людьми, но для нас сделали исключение.

– Сколько занимает спуск в шахту?

– Минут десять. А ближе к отметке в тысячу триста шестьдесят пять метров – еще двадцать.

Двадцать! Я чувствую, как мне сдавливает грудь из-за нехватки кислорода.

– Это если нет очереди, а если есть, то дольше. Иногда бывает, что спуск занимает и сорок минут. Стокгольмцы считают, будто знают, что такое очереди. Ха! Ну тогда не мешает им спуститься в нашу шахту.

Папа посмеивается и показывает на указатели, объясняя, какая дорога ведет на юг, а какая на север. Он и в самом деле забыл о том, что я ужасно боюсь. А если мы застрянем в очереди? На восьмистах метрах под землей?

Когда папа наконец тормозит и сообщает, что мы приехали, я разжимаю пальцы и перестаю сидеть вцепившись в сиденье. Нам удалось избежать очередей.

– С тобой всё в порядке?

Я киваю, и мы выходим из машины. Воздух здесь влажный, совсем другой.

Мы заходим в комнату для отдыха шахтеров – просторный отсек с окнами, неровными стенами из листового железа и красным потолком. Над запачканной дверью прибиты оленьи рога. Я поднимаю взгляд на черную кровлю шахты. А вдруг она обрушится? По крайней мере, если это произойдет, то очень быстро.

В комнате отдыха пахнет кофе и выхлопами. И есть еще какой-то непонятный резкий запах. На полу – серая лужа. Шахтеры в сине-красной фирменной спецодежде LKAB расположились на скамейке за овальным столом. Двое сидят на кожаных стульях, откинувшись на подголовники. Они как будто в своем мире. Один из них – Гуннар.

Я думала, что Гуннару не меньше шестидесяти, но он оказался моложе папы. Как хорошо, что он не пытается пожать мне руку. Руки у него грубые, с въевшейся под кожу черной грязью, которая как будто никогда не смоется. Он в шахтерских очках, похожих на лыжные. Папа с Гуннаром обмениваются шутками по поводу последнего футбольного матча с командой Барселоны. Мне бы, наверно, тоже стоило вставить что-то умное, ну да ладно. Вместо этого я прислушиваюсь к звуку, который может быть сигналом опасности. Я рассматриваю то, что висит на стенах. На одной из них – карта Заполярья и Лапландии, фото пейзажей и календарь. Никаких голых девиц. Спасибо тебе, господи. Гуннар расправляет на столе карту и подзывает меня жестом руки.

– Смотри, где мы находимся.

Гуннар показывает на карте, где мы сейчас, объясняет и жестикулирует.

– Здесь новая отметка – тысяча триста шестьдесят пять метров. Когда-то мы начали разрабатывать пласт на глубине двухсот пятидесяти четырех метров, а теперь прошли уже на километр вниз. Здесь видно выход руды на поверхность, – показывает Гуннар. Он убирает палец и продолжает: – Когда дойдем досюда, Кируну придется переносить.

– Сносить, – поправляю я.

– Не спеши с необдуманными заявлениями, – одергивает меня папа, вздыхает и наливает себе в синюю кружку черный, как смола, кофе.

– Откуда вы знаете, что в городе не будет провалов грунта?

Гуннар читает мне целую лекцию о сейсмодатчиках и объясняет, что в горный массив монтируют стальные трубы, которые заполняют бетоном, и в верхней части каждой устанавливают сейсмодатчик. Каждые три месяца с датчиков снимают показания колебаний грунта.

– На сегодня в городе установлены триста шестьдесят семь таких сейсмодатчиков. Каждый год мы проходим лаву на двадцать девять метров. Так что эти датчики позволяют полностью контролировать ситуацию.

– Вдруг окажется, что мы не успеем переехать?

– Это невозможно. Ты же знаешь про буферную зону. И мы постоянно составляем долгосрочные прогнозы колебаний грунта на пять, десять и пятьдесят лет. Перенос или снос жилых районов осуществляется заблаговременно. Мы эвакуировали Улльспиран, то есть Бромсгатан, заранее. Мы ничем не рискуем.

Гуннар откидывается на спинку вращающегося кресла. Вид у него довольный. Не то что у меня.

– Но каждую ночь мы слышим взрывы. Как нам узнать, что в результате взрывов не образуются трещины, которые становятся всё больше, и что где-нибудь в городе не произойдет провал грунта?

Я умалчиваю о том, что, задавая вопросы, вспоминаю трещины из мультфильма «Ледниковый период».

Гуннар смеется. Очевидно, мой вопрос прозвучал глупо. Но это всего лишь мой вопрос.

– Мне придется углубиться в технические тонкости, чтобы ты смогла прикинуть и понять, что должно произойти, чтобы случился провал грунта. На сегодняшний